Хихишу это совсем не показалось смешным, но Эгону он об этом рассказывать не стал. Вдруг бы он тоже стал смеяться?
Он зашел навестить приятеля поздним утром и увидел, что тот надраивает свою трубу.
Нынче вечером я играю в одном баре на том берегу, — сказал Эгон. — А ты что будешь делать?
А я пойду с тобой!
Хихиш, музыканты привыкли к ночным посиделкам, а тебе, небось, надо рано ложиться?
— Не, — отозвался Хихиш. — Я ложусь так же поздно, как и ты.
— Это как?
— Ты мог бы и сам догадаться. Носкоед перенимает все привычки своего домохозяина — и хорошие, и дурные.
— Ага… стало быть, когда ты чистишь зубы по утрам, ты тоже забрызгиваешь пастой всю ванную? — рассмеялся Эгон.
— Мы, носкоеды, зубы не чистим, мы воду не любим, — обиделся Хихиш.
— Ну прости, пожалуйста.
Хихиш надулся. У пана Варжинца был один-единственный способ его утешить. Он натянул на ногу изысканный носок (из крематория) и сказал:
— Ладно, возьму тебя с собой. Называется бар «Килиманджаро». Только там народу полно.
— А что это значит?
— Да толпа!
— Да нет! Килиманджаро!
— Это гора в Африке.
— Класс, — сказал Хихиш.
«Килиманджаро» представлял из себя обветшавшее двухэтажное здание. Окна без стекол были заколочены досками, и никто там не жил. На первом этаже доживал свои дни рок-клуб.
В этот вечер в «Килиманджаро» пан Варжинец с небольшим оркестром играл совсем не ту музыку, что давеча на государственных похоронах — хотя по сути это были похороны. Это последний концерт клуба перед закрытием.
Хихишу надлежало смирно сидеть в футляре от трубы, который Эгон ставил у ног.
На этом Эгон настаивал.
В маленьком зале было тесно и накурено. В полумраке люди обнимались или танцевали, а те, кому это поднадоело, дремали за барной стойкой.
Хихиш тоже было начал клевать носом, но вдруг встрепенулся. Чутье носкоеда забило тревогу.
В зал просочился добрый десяток каких-то странных носкоедов.
Они выглядели как стая шакалов, которые так и смотрят, на кого бы накинуться.
Тощие, с горящими глазами, и у каждого в ухе — английская булавка.
Раздался короткий свист, и несколько носкоедов метнулись к бару, а остальные рассыпались меж столиков.
У того, кто свистел, самого тощего и странного из всех, было целых две булавки — по одной в каждом ухе. Он остался у входа, принюхиваясь и прислушиваясь, словно в поисках добычи. Очевидно, это был главарь шайки.
В зале тем временем то тут, то там раздавались испуганные вопли. Какая-то барышня хватилась своего полосатого чулка. Двое посетителей обалдело таращились друг другу на ноги.
