Он оглянулся — на секунду показалось, что он в доме не один. Быть может непутевая старухина душа, покинув старое тело, все еще оставалась поблизости, наблюдая за Юркой.
Панюшин скривил лицо в некое подобие улыбки — в подобную чушь он, конечно, не верил, с другой стороны участие в проекте само по себе казалось дурным сном. Все та же чертовщина, просто подведенная под научное обоснование. Еще неизвестно, что хуже — поповские бредни, или кошмарные реалии сумасшедших мудаков в белых лабораторных халатах.
Посредине залы разместился округлый стол на гнутых ножках. Юрий расстелил карту — до сих пор у него не было времени подробно рассмотреть свою добычу. Не считая списка фамилий с обратной стороны. Все дела, дела…
Циркуль, линейку и пару карандашей Юрка приобрел заранее — знал, что пригодятся. Вот только, как правильно работать с картой?
Ладно, подождем вдохновения, а пока…
Насколько было известно Юрке, покойница приторговывала самогоном. Порывшись в кухне, Панюшин нашел литровую бутыль, заполненную до половины прозрачной жидкостью, судя по запаху первачом. В разваливающемся от старости холодильнике, Юрка обнаружил большую луковицу да полкольца кровяной колбасы. Кроме того, нашелся еще кусок сала, завернутый в газету.
Все это добро Юрка забрал с собой в залу. Взял в руку стакан, с неожиданным удовольствием ощущая огрубевшими пальцами стеклянные грани. Налил до краев. Выпил.
Хорошо — Юрка вонзил зубы в луковицу. Лук оказался ядреным — сразу же защипало в глазах, а во рту разгорелось пламя. Панюшин медленно вдохнул носом. И тут зазвонил телефон. Юрка бросился к телефону, с трудом переводя дух.
В трубке шумно дышали. Панюшин вслушивался в дыхание, замирая и пьянея от собственной наглости.
— Алло — наконец пробормотал он, все еще не веря в удачу.
Ему ответили. Круг, наконец, замкнулся.
— Итак, мудак, последняя контрольная точка…
— Не надо так… — попросил Панюшин.
— Как так?
Голос в трубке все так же глумился над ним. Юрий не знал, что будет потом, но то, что было сейчас, нравилось ему все меньше.
— Как с дебилом…
Голос стал тише. Он говорил что-то, но Панюшин не мог разобрать ни слова. Помехи усилились, заполнили собой короткие паузы между словами. Панюшин вслушивался в неразборчивое хрипение, пытаясь выудить хоть капельку смысла.
— Алло?
Голос не слушал. Он существовал сам по себе, абстрагировавшись от Панюшинского восприятия, словно все то, что говорил голос, было ценным и без напрасных попыток уловить суть. Слова проваливались в измученный мозг многотонными глыбами, чтобы раствориться на самом дне, оставив горький осадок и бессмысленную пену.
