— Не дури!
Он сидел за столом, сжимая в руке пистолет. По-прежнему в темноте дрожали алые брызги, и смерть таилась в углах старого дома. В ванной громко капала вода из неплотно завернутого крана, шумное дыхание Панюшина не давало услышать присутствие посторонних. Но они были здесь — никуда не делись.
— Ну?
Можно было бы проиграть ситуацию еще раз, но в голосе гостя Панюшин уловил раздражение. Он разжал пальцы, и пистолет негромко ударился об столешницу. Медленно завел руки за спину, сцепил пальцы в замок. Задержал дыхание и только тогда услышал крадущиеся шаги. Точка в темноте дернулась с места и приблизилась к центру комнаты.
Указательный палец командира спецотряда «Челябинск» воткнулся в шею Панюшина, и тот свалился со стула, теряясь в круговоротах боли.
Выбираться из темноты оказалось чертовски неприятным. Панюшин скреб ногами, задевая полки. Дыхание возвращалось с трудом, жутко болела голова. Каждая минута промедления грозила бедой.
(Выбирайся отсюда Юрок, пока не стало совсем худо!)
Тяжело дыша, поднялся на ноги, бросил косой взгляд на остывшее тело продавщицы. Нащупал рукой выключатель — зажегся свет. Пустота снаружи киоска сулила возвращение серых теней, и поэтому следовало спешить. Нечеловечески хотелось жрать. Панюшин разорвал упаковку печенья, сунул в рот сразу несколько. Продолжая жевать, дернул на себя ящик стола, служившего прилавком. Вытащил пачку мятых купюр, перехваченных тонкой резинкой — на первое время достаточно. Потянулся к холодильнику, вытащил бутылку пива. Сделал глоток, скривился — ух и гадость, впрочем, чего ожидать от перемен? Давно ушли те деньки, когда пиво варилось на пивзаводе, и пена в бокале пахла солодом. Сейчас разбодяженный спиртом порошковый экстракт хмеля разливали в причудливые бутылки, на радость таким простакам, как Панюшин.
Юрий выругался. Ладно, пора убираться из гостеприимного киоска. Он осторожно приоткрыл дверь. Выглянул в полоску света — никого. Вперед!
Он выбирался на свет, на встречу пустоте. Где-то вдалеке метались тени в сполохах огней, безуспешно выискивая среди множества людей одного, единственного, но здесь, возле ставшего родным киоска, Панюшин чувствовал странное умиротворение, как будто неземная благодать спустилась на землю, неся радостный покой.
Юрка направился к вокзалу, поминутно оглядываясь, отмечая, как меняется походка, словно тело само вспоминало, как ему лучше двигаться. Шаг стал мягче, увереннее, дыхание ровнее, и только голова отдавалась болью, словно внутренности черепа до половины были заполнены ею, жидкой, тягучей гадостью.
