А снявши с него платье, делаю то, что и всякий слуга должен сделать, — выворачиваю карманы, заглядываю в бумажник и в письма; немало несчастий удалось через это отвратить.
И нахожу среди прочего следующий документик:
«Долговое обязательство
на 4700 ф. Подписано:
Томас Смит Докинс.
Пятница, 16 января».
Была и другая подобная же бумажка: долговое обязательство на четыреста фунтов. Подписано: «Ричард Блюит». Но это, конечно, только так, для видимости.
* * *
Наутро, в девять, хозяин уж был на ногах и трезвый как стеклышко. Оделся — и к Докинсу. В десять послал за кебом, и оба собрались ехать.
— Куда прикажете кебмену везти, сэр? — спрашиваю я.
— Вели ехать в БАНК.
У бедняги Докинса глаза были красны от раскаяния, вина и бессонницы. Он задрожал, заплакал и откинулся на сиденье. Так и поехали.
В тот день он потерял все свое состояние, кроме пятисот фунтов.
* * *
К двенадцати хозяин вернулся, и тут к нему торжественно поднялся мистер Дик Блюит.
— Дома барин? — спрашивает.
— Да, сэр, — говорю; ну, он и входит. А я, понятное дело, — к замочной скважине и слушаю.
— Ну-с, — говорит Блюит. — Сработано чисто, а, Дьюсэйс? Что наш Докинс? Уже расплатился?
— А? Да, да, — говорит хозяин.
— Четыре тысячи семьсот?
— Да, около того.
— На мою долю, стало быть, приходится две тысячи триста пятьдесят. Будьте так любезны.
— Честное слово, мистер Блюит, — говорит мой хозяин, — я вас что-то не понимаю.
— Не понимаете? — говорит Блюит страшным голосом. — Не понимаете? Ведь вы же обещали поделиться. Еще я вам на первый вечер одолжил двадцать соверенов — уплатить Докинсу проигрыш. А вы дали слово чести, как джентльмен, что поделите поровну все, что удастся выиграть.
— Правильно, сэр, — говорит Дьюсэйс, — все правильно.
— А как же теперь?
— А так, что я не намерен сдержать слово. Эх ты, болван! Ради тебя я старался, что ли? Ради твоей, что ли, выгоды истратился на обед для того идиота? Пошел отсюда! Нет, постой. Вот тебе четыреста фунтов — а вернее, собственную твою расписку на эту сумму, и забудь все, что было, и что ты когда-нибудь знал Элджернона Дьюсэйса.
Видел я разъяренных людей, но таких, как Блюит, — никогда. Уж он бранился, уж он орал! А потом заплакал; то ругается и зубами скрежещет, то просит у Дьюсэйса пощады.
Наконец хозяин распахнул дверь. (Батюшки мои! Я при этом чуть было не влетел в комнату вверх тормашками.) Распахнул и говорит:
— Эй, Чарльз! Проводи-ка джентльмена вниз.
А сам смотрит на него и не сморгнет. Блюит весь съежился и поплелся прочь как побитый. Ну, а Докинс — бог его знает, что с ним сталось.
