Мечник был холост.
Выйдя от князя, он направился в сборную избу, где жил вместе с другими холостыми дружинниками.
Они сидели за ужином и при входе Михно поднялись с мест. В нем они чтили княжего любимца и считали за старшего.
Недовольство на князя исчезло у мечника.
— Набивайте плотнее брюхо! — шутливо обратился он к сидящим. — Не ровен час, как бы в поход не уйти…
Дружинники переглянулись.
— Во всяко время готовы сложить за князя головы! — бойко ответил один из них.
— А, это ты, Фока! Молод еще, а рвешься в битву.
— Кровь говорит… У нас в Царьграде каждый мальчишка на брань идти готов…
— Забыл я, брат, что ты из Царьграда.
— Царьградским был мой отец… Я здесь родился, на Руси… Я русский, — возразил Фока, красивый молодой дружинник с черными вьющимися волосами.
— Пусть будет так, тем лучше! — проговорил мечник и сел ужинать.
— Нацедите-ка мне, молодцы, кубок браги! — продолжал он. — Михалка, ты, поторапливайся!
Рослый дружинник, с небольшой русой бородой, зачерпнул ковшом из чана браги и подал старшему.
— Во здравие князя и ваше, друга! — громко проговорил последний и осушил чару до дна.
— И впрямь мы заутра в поход идем? — спросил Василько, небольшого роста, кряжистый парень.
Михно спохватился, что сказал лишнее.
— Я пошутил… К чему нам мыслить о походе? Аль в Вышгороде плохо живется?.. Всего вдоволь…
— Тоскливо без дела ратного, — заметил Фока. — Не землю ж нам пахать!
— Мы пахари, да только мечом… — отозвался угрюмый Глеб, поседевший в боях.
Долго еще говорили и рассуждали между собой дружинники, не переставая наполнять кубки холодным пенником и брагой.
Лучину не засветили: запрет от князя был, чтобы хмелевые люди ненароком не сожгли сборной избы.
После короткой молитвы дружинники полегли по лавкам, на полатях, кой-кто из них выбрался наружу.
Теплая майская ночь позволяла спать на земле.
Василько с Фокой лежали рядом под развесистой яблоней. Они подостлали под себя конские потники, прикрылись азямами, но сон бежал от глаз.
Молодые люди охотно пошли бы в село, но, помня строгий наказ князя не покидать на ночь сборной, боялись ослушаться.
— Ты, Фока, помнишь своего отца? — спросил Василько.
— Немного помню… Его убили, как мне шла лишь пятая весна. Рослый такой, весь почерневший от солнца был он… Воякой славным звали.
— Слыхал я, что половцы до сих пор трясутся, услыхав его имя… А мать твоя?
— Здесь, в Киеве, живет с сестрою-девушкой… Прядут и ткут, известно бабье дело… Урвусь когда, родную и сестру увижу, обниму, да и сюда, к нам, в Вышгород, обратно.
