В этом сплетении с окружающим сущим основные человеческие чувства Погодина обострились – он четче слышал каждый звук, распознавал запахи ночной летней прохлады, касания к коже мягкого ветра. В моменте ему послышалось, что за одним из деревьев в глубине стрельниковского сада раздался слабый треск. Он повернулся на звук и, вглядываясь в темень, начал различать странный силуэт существа, притаившегося за стволом. Существо следило за ним, наклонив вбок большую нечеловеческую голову, на которой различались проблески сусального золота. В этот миг особое чувство Мирослава, из зерна ставшее раскидистым деревом, на секунды сжалось, подобралось, будто одернув ветви от всего, к чему прикасалось. Погодин не был сверхчеловеком, страх был присущ ему как любому смертному, но пугался он скорей на уровне рефлексов, сиюминутно, когда предательски, независимо от рассудка, быстрая судорога пробегала внутри, нарушая привычный порядок. Он давно взял за правило для таких редких случаев осознано и скоро обуздывать инстинктивное, задействуя холодный ум.
Вот и в этот раз он прежде всего выдохнул, остановился и развернулся к существу всем корпусом, пристальней всматриваясь в силуэт. «Ну и?..» – мысленно обратился он к черной тени, готовый ко всему, уже восстанавливая внутри привычный порядок. Существо не торопилось отзываться, медлило, лишь слегка шевельнув головой, будто удивившись. В этот момент Погодин был уже спокоен и тверд. Фокусируясь на силуэте, его глаза темнели, набирая холодной густой синевы, поблескивая гладью темного омута. Вдруг слабый порыв ветра прошелся по кронам деревьев, и силуэт дрогнул, согнулся, словно в муке, исказился и наконец распался на составляющие. То, что Погодин принимал за голову, оказалось пышными ветками, плотно сошедшимися в нижней части ствола. Ветер нарушил их единство, они качнулись невпопад. За деревом бликовало в свете луны озеро, это его проблески меж листвы секунду назад казались Мирославу позолотой на страшной голове.
Той ночью, добравшись до постели, Мирослав почти сразу провалился в глубокий сон, но проснулся уже через несколько часов с застрявшим в горле криком. Ему снилось, что он, обездвиженный, лежит на жертвенном алтаре, чувствуя спиной грубый холодный камень, а над ним склонилось существо в бонской маске. Лик его был темен, неразличим, поскольку слепящий солнечный диск находился прямо за его затылком. Мир вокруг, агатово-серый, будто нарисованный в технике гризайль, молчал. На сухой земле клонились долу редкие островки тонкой травы, ветер был резок и сух. Погодин во все глаза смотрел на маску, но видел лишь ее очертания и черный солнечный нимб вокруг, от которого исходил бледно-серый, растушеванный по небу свет. В груди пекло и ныло, Мирослав попытался вскочить, но понял, что даже пальцы неподвластны ему, он не может и на сантиметр согнуть ни одну фалангу. Меж тем существо разглядывало его лицо, словно чудную букашку, медленно поворачивая коронованную черепами голову то по часовой стрелке, то против. Опустив глаза, Мирослав увидел, что существо держит черный кулак над его грудью, а в нем зажат с виду мягкий рубинового цвета ком. Этот ком – единственное, что выбивалось из общей цветовой гаммы. В первый момент в голове Погодина мелькнула абсурдная мысль – это тряпка, пропитанная его любимым красным вином, и потому с нее сочится рубиновая жижа. Но вдруг ком встрепенулся подневольной птицей и стал ритмично пульсировать в тесном кулаке – толчок, еще толчок, а красная жижа потекла быстрей по черным пальцам тонкими плотными струйками. И тут Мирослав вдруг осознал, что в жреческой руке зажата вовсе не тряпка, а его собственное, все еще живое, сердце.
