– То есть вы меня использовали! Не хуже, чем тот, который балуется со временем!
– Все мы время от времени друг друга используем, – пожимает плечами Ясмин. – Вопрос только, с какой целью. Ладно, давай уходить потихоньку, проводишь меня в офис. Только встать помоги, хорошо? А то что-то мне нехорошо. Выматывают меня такие вещи.
Здыхлик, покачнувшись, встает, протягивает Ясмин руку. С третьей попытки надевает на нее пальто.
– Гляди, смотрят все, – шепчет ему Ясмин. – Наверняка думают, что мы с тобой слегка перебрали.
Ясмин смеется.
Красавица. Клуша и смерть
Уж и долго Клуша жила на свете, пришла Клуше пора помирать.
А ни за кого у Клуши так сердце не болит, как за деточку ненаглядную, за хозяйскую дочку. Уж ведь всем девка вышла. И науки все изучила лучше профессоров с бородами. И хороша, ай, хороша. Жила бы в деревне, женихи бы все пороги оттоптали, проходу бы не давали, хоть конвой нанимай. Тут-то батюшка с матушкой разве пустят кого на порог. А и верно делают, разве такой девке какой жених подойдет, не иначе как весь раззолоченный да в каменьях. И душа-то у ней голубиная, ни в жизть никого не обидела. Чистый ангел небесный, а нету у нее радости, вот всё для счастья есть, чего только и пожелать можно, а счастье-то, где оно? Нету. А всё это черное проклятие виновато. А тьфу на него.
Маленькая-то она больше радовалась. Видно, маленьких-то само небо хранит, бережет их от черного, как цветочки свои любимые от града, от мороза. А как в возраст входить стала, как начала наливаться, будто вишенка на веточке, так и началось. Все просит, что ни вечер, расскажи да расскажи, как ты молодая в деревне жила, да как тебя жизнь обижала, да как детки малые голодали, кушать под окнами просили, да как злые люди работников обманывали. И все-то рассказы эти ей сердце изнутри как кошками дерут, а все равно, ласточка наша, просит, а Клуша что – разве Клуша может деточке своей отказать, Клуша сама плачет, сама и рассказывает. А она, липонька зеленая, и не плачет даже, а глазоньки свои раскроет пошире и смотрит, и слушает, и слушает. И любая другая хоть порадовалась бы: вот хорошо, что у меня-то не так, что я в тепле да в сытости, да богатая, да раскрасавица, а рыбка-то наша только себя терзает, за что, говорит, мне такое, что у меня всё так распрекрасно, и чем же я, говорит, это заслужила, да ничем.
И ведь все-то из нас такое говаривают, да только про плохое. Как стукнет судьба тебя по макушке, так и начинаешь плакаться: и за что же мне, да почему же мне, да ведь не заслужила ж я. А эта всё то же говорит, только про хорошее.
