Мальчишка передернул плечами, пугливо оглянулся: не идет ли Матрена? Потом быстро закончил:
– А больше не видел ничего. Только нашел, где твоя цыганка живет. Четвертый дом от оврага, там еще пара таких же чокнутых проживает. Значит, втроем в одной избе.
– А как зовут ее, узнал?
Кирюха мотнул головой и напрягся, глядя в сторону.
– Не торопись, дядя. Все узнается. Погнал я, не то Матрена уши надерет.
И, ужом скользнув к живой изгороди, пропал из глаз.
Павел вернулся к записям. Теперь в его блокноте завелась новая страница со страшным заголовком: «Убийство». Рядом стоял знак вопроса – бледный и мелкий, потому что Павел почти не сомневался: смерть была насильственной. Хотя, подумал Павел, старика могли и нечаянно толкнуть. Много ли нужно паралитику? В пользу этой версии говорили пятна крови на печке. Но рядом валялось полено, и вместо лица была кровавая каша. Значит, добивали уже потом.
Схематично зарисовав положение тела и в который раз пожалев, что не может сделать снимок с места преступления, Павел перевернул лист и подписал: «Кто подозреваемый?»
Их оказалось немало.
Во-первых, Черный Игумен. На него сразу же показала бабка Матрена, а после и Кирюха. Да и сам Павел – если, конечно, принять на веру, что все произошедшее не было сном, – видел Степана той ночью. Куда выходил он и что делал?
Во-вторых, девушка с кошкой. Загадочная и неуловимая, она рассыпала соль на могиле деревенского колдуна и рыскала ночью возле дома целителя.
Наконец, сам Павел.
Рука дрогнула, карандаш процарапал на листе «Верницк…», дернулся, нарисовал дугу и приписал «Анд…»
Павел прикусил губу и густо зачеркнул написанное.
Не было никакого Андрея, и прогулки по кладбищу не было. Павел просто прошел вдоль оврага и повернул назад, чтобы не встретиться с Черным Игуменом, а потом завалился спать. Вот и бабка Матрена подтвердит.
Сумерки погрузили деревню в траур. Низкие тучи, пригнанные северным ветром, накрыли Доброгостово грязно-серой шапкой. Матрена слегла, охая и жалуясь на подскочившее давление. Павел ужинал в одиночку, и опять еда отдавала прогорклостью.
Утром не распогодилось, воздух уплотнился и отяжелел. Над деревней вызревала гроза, и Павел подумал, что ни за что не выйдет сегодня на улицу, только если не случится что-то незаурядное.
Оно и произошло.
Часам к одиннадцати утра привезли гроб с телом старца.
«Уазик» – тот самый, на котором приехал Павел, – притулился в конце улицы. Шофер жевал самокрутку и с полным равнодушием наблюдал, как четверо Краснопоясников вытаскивают из грузового отсека простой, обитый темно-бордовым бархатом гроб.
