Павел отрицательно мотнул головой. Емцев вздохнул, покрутил пачку и снова сунул в карман:
– И я бросил, а по привычке ношу, – он помолчал, ощупывая цепким взглядом городскую одежду Павла. – Придется вам задержаться на несколько дней. До выяснения, так сказать.
Сердце екнуло, но Павел и бровью не повел, ответил:
– Конечно. Если появятся еще вопросы, с удовольствием на них отвечу.
– Вот и правильно. Михаил Иванович договорится с Синицыной, чтобы не в три шкуры драла. А вы уж, пожалуйста, на рожон не лезьте, и к ним, – тут Емцев ткнул за плечо, где у леса на косогоре высились срубы Червонного кута, – вообще не суйтесь. Сами видели, народец странный, на голову двинутый, зато друг за друга горой. А вы для них чужак, таких тут не любят. Так в случае чего, ни я, ни Иваныч не поможем.
– Ясное дело, Илья Петрович, – с готовностью отозвался Павел.
– Ясное, – рассеянно повторил Емцев и полез за блокнотом, – что дело темное. Вот телефон дежурки, – он быстро набросал цифры. – В случае чего звоните.
Павел поблагодарил и взял листок. Первая семерка похожа на кривую «Ч».
«Черви… не ходи…»
Павел вытер сухие, воняющие гарью губы, и спрятал листок за пазуху.
Завтракали в полном молчании. Аппетита не было, гречка оказалась недосоленной и подгоревшей, от чая мутило. Бабка Матрена старалась избегать общества Павла и несколько раз посреди завтрака подавалась на двор – то покормить собаку, то проверить, не накрапывает ли дождь. Когда она возвращалась, вместе с ней проникало с улицы звенящее напряжение: деревня пропиталась им как ядом. Тишина выматывала, и Павел не выдержал первым.
– Баб Матрен, вы не волнуйтесь, я сколько нужно заплачу!
Бабка недобро покосилась на постояльца, выхватила у него обеденную тарелку и принялась ожесточенно тереть губкой.
– Ладно уж, чего там. Коли надо, живи. Надолго ли?
– Как следствие решит.
– Ох, горе! – вздохнула Матрена и принялась размашисто креститься. – Ох, страх какой! Вот и домовой меня давече душил. Проснулась – кругом темень, что глаз коли! И ни повернуться, ни вздохнуть! Сидит на груди, как камень, и давит, – Матрена всхлипнула, прижала ладонь к шее. – Я уж спросила его, к добру или к худу, Кузя? И вот тебе крест, Павлуша, услышала в ответ: к худу! Вот и случилось. Вот и грянула беда. Говорила мне Латка, хоть на поверхности озеро тихо, а дно бесы мутят. Недаром деревня окаянную славу снискала. А с той поры, как Захар сюда перебрался, так и вовсе…
