Андрей ухмыльнулся, показав желтые клетки зубов, и шепнул в самое сердце Павла: «Жить за тебя… буду…»
Блокнот захлопнулся, как охотничий капкан, перекусив карандаш пополам. Павел отпрянул, прижимая к груди руку – еще немного, и лишился бы пальцев, а сердце отстукивало испуганное: «Этого не может быть! Этого не может быть… Этого нет!» Обломки грифеля чернели на белой простыне, будто обугленные кости.
Задребезжала расхристанная рама.
Павел обернулся, заливаясь холодной и липкой волной накатившего страха, ожидая увидеть в окне не то мертвого брата, не то черную кошку, не то покойного колдуна Демьяна, но над подоконником торчала всклокоченная голова Кирюхи. Прижавшись носом, он открыл рот и выдохнул прямо в стекло, оставляя на нем влажные разводы:
– Дя-дя-а! Пус-ти, дядя! Важное дело есть!
Павел сомнамбулой прошел к окну. Деревянные пальцы не гнулись, соскальзывали с задвижки. Кирюха нетерпеливо приплясывал по ту сторону стекла: глаза выпучены, верхняя губа оскалена по-собачьи. Подтолкнув раму снаружи, Кирюха ввалился через подоконник и, захлебываясь слюной, сразу зачастил:
– А что я видел, дядя! А что видел!
Прикрыв рамы, Павел остался у окна, глядя не на Кирюху, а мимо, где на кровати остался отброшенный блокнот.
– Я ведь едва свалил! – тараторил Кирюха. – Засек меня, дядя! Гадом буду, засек! Только поймать не смог. Я сначала по улице, потом огородами, огородами! Потом через забор… И как в омут провалился!
– Куда провалился? – механически отозвался Павел, не сводя взгляда с блестящего панциря кожзама.
– Да в подпол же! – крикнул Кирюха. – Не слышишь, рассказываю?
Павел на автомате крутанул колесико на минимум.
– Не ори. Не на пожаре.
– Да я и не ору, дядя, – удивленно ответил Кирюха. – Ты же глухой вроде, так я и рассказываю, чтобы…
– А ну-ка, глянь туда! – перебил Павел, сморщившись от собственного слишком громкого голоса. – Что видишь?
Кирюха умолк и с явным неудовольствием полуобернулся назад.
– Блокнот видишь?
– Не слепой.
– А ну открой!
Кровь ударила в голову, как в барабан: Павел сжал на коленях взмокшие кулаки, наблюдая, как Кирюха тянется к блокноту. Вот взял в руки, вот открыл наугад…
– Ле-ля, – по слогам протянул Кирюха и оскалил в ухмылке молодые зубы. – Твоя цыганка?
Павел выхватил блокнот:
– До чего любопытный! – а про себя подумал с облегчением: «Почудилось».
Пролистнул на всякий случай, но не увидел ничего, кроме собственных записей. На слове «ведьма» карандаш пошел вкривь и вкось, уродуя гладкий почерк Павла.
