Судьба его будет зависеть от ваших добрых советов».
Письмо ничем не напоминало те официальные бумаги, которые Инзов привык получать от своего начальства.
Под письмом стояла подпись статс-секретаря Коллегии иностранных дел графа Нессельроде.
Но, как сразу понял Инзов, исходило оно от другого статс-секретаря — проницательного, умного графа Каподистрии, приятеля Карамзина, хорошо знавшего и стихи и обстоятельства жизни Пушкина.
Нессельроде же плохо знал русский язык. Русских стихов он не знал вовсе и не мог бы так тонко и сочувственно судить о Пушкине.
Письмо Каподистрии Инзов перечитал дважды. Оно наводило на размышления.
«Исполненный горестей в продолжении всего своего детства…» У Инзова тоже было невесёлое детство. Он воспитывался в чужом доме и никогда не видел родительской ласки.
Через несколько дней генерал сообщил в Петербург Каподистрии: «С Пушкиным я не успел ещё хорошо познакомиться, но замечаю однакож, что не испорченность сердца, но по молодости необузданная нравственностию пылкость ума причиною его погрешностей; я постараюсь, чтобы советы мои не были бесплодны, буду держать его более на глазах».
А пока что Инзов предоставил Пушкину полную свободу, чтобы тот огляделся, успокоился, пришёл в себя.
«Приехав в Екатеринославль, я соскучился»
Лучшим в городе считался дом купца Кожевникова. В нём обычно помещали чиновных особ, проезжающих через Екатеринослав или являвшихся сюда по казённой надобности.
Пушкин не был чиновной особой, а потому остановился в заезжем дворе купца Тимофея Тихова, а оттуда переселился в один из тех бедных домиков, которые служили жилищем большинству екатеринославских обывателей.
Оставаться наедине со своими мыслями в полутёмной хатёнке было невыносимо.
Чтобы скоротать время, Пушкин бродил по городу.
Здешними достопримечательностями считались городской сад для гулянья, казённая суконная фабрика, остатки дворца Потёмкина и фундамент собора.
Дворец Потёмкина стоял высоко над Днепром. Прежние чертоги превратились в развалины и выглядели печально. Их охранял солдат-инвалид. В просторных комнатах сквозь обвалившуюся кровлю виднелось небо. Когда-то пышный сад, спускавшийся к Днепру, порос бурьяном и крапивой. Но вид, открывавшийся с высокого обрыва, приковывал взгляд. Бурливый и узкий рукав Днепра, отделяясь от главного течения, омывал против сада песчаный островок с рощею. Гранитные утёсы, наклонившиеся к воде, как бы составляли ограду владений Потёмкина. Невдалеке через реку был переброшен длинный наплавной мост и, вырываясь из-под него, стремительно катил свои воды по каменистому руслу быстрый, широкий, сверкающий Днепр.
