. Наташа явилась в столицу провинциалкой. Поэту пришлось немало потрудиться, прежде чем его избранница достигла совершенства. Пушкин терпеливо объяснял молодой женщине: «…ты знаешь, как я не люблю всё, что пахнет московской барышней, всё, что не comme il faut, всё, что vulgar… Если при моём возвращении я найду, что твой милый, простой, аристократический тон изменился, разведусь, вот те Христос, и пойду в солдаты с горя»
[430]. Дурному тону поэт противопоставлял аристократическую простоту и благовоспитанность.
О влиянии мужа можно судить по тем переменам, которые произошли с женой после смерти поэта. Когда Наталья Николаевна вернулась в столицу через два года, проведённых в деревне после катастрофы, она вновь ощутила себя московской провинциальной барышней, и Вяземскому пришлось заново учить её хорошим манерам. «Войдя в комнату, — наставлял князь вдову, — не краснеть и не бледнеть, присесть хозяйке и гостям учтиво и выбрать себе местечко общее, а не отдельное… 20 минут, полчаса особенного разговора довольно». По существу, наказ Вяземского повторял наставления Пушкина: «Поменьше тщеславия… одним словом: достоинство! достоинство!»[431]
Мать Натали упрекала зятя в жадности и прочих грехах. Бескорыстному и великодушному Пушкину пришлось не раз защищаться от подобных нелепых обвинений. В письме брату Пушкина писала: «Мой муж дал мне столько доказательств своей деликатности и бескорыстия, что будет совершенно справедливо, если я со своей стороны постараюсь облегчить его положение»[432]. Стиль письма Натальи Николаевны в этом случае безукоризнен. Её слова были отзвуком живой пушкинской речи.
Совсем иным слогом Пушкина писала после того, как потеряла наставника. Тридцати лет от роду вдова обратилась к А.И. Тургеневу. Приглашая его приехать в Михайловское, она пустилась в кокетливое объяснение: «…я только смиренно спрашиваю имя того цветка, который в данное время остановил полёт нашей желанной бабочки. Увы, все те, кого вы покинули здесь, вянут, ожидая вас. Не говорю вам, чтобы годы были здесь ни при чём, но приезжайте, наконец, поскорее собрать их последние ароматы»[433]. Перемена в стиле писем была разительная.
При жизни Пушкина Натали порой давала себе волю и говорила полузабытым языком провинциалки. «Куму моему, — писала она брату в 1834 г., — …мой поклон, а Августу дураку, пошлому, несносному, мерзкому на место поцелуя откуси нос». Тираду заканчивала просьба передать Августу, что он «долговязая свинья»
