Мальчик и девочка не столько разговаривали, сколько молчали, растворяясь то в звуке, то в беззвучности, то в горячем цвете, то в линялой бесцветности, как бы пробуя и меняя настройку, высвечивая пейзаж с неожиданной стороны. Пожалуй, они первый раз делали это настолько вместе — новые ощущения радовали и пугали одновременно. Вокруг дышал ветер, дышали горы, дышали камни, двое вливались в ритм всеобъемлющего дыхания, и хотя каждый из них остро сознавал свою отдельность, оба подчинялись мерному колыханию, втягивающему, отнимающему волю, но дающему что-то большее взамен. Весь день они почти не касались друг друга, не считая взаимного проталкивания в дыру да поддержки на самых крутых участках горной тропинки — но это случилось уже на обратной дороге.
Заброшенное караимское кладбище выглядело хаотическим скоплением известняковых надгробий, сползших по склону и растерявших строй. В том, что раньше строй присутствовал, можно было не сомневаться — слишком одинаковы были плиты с торчащими чалмообразными выступами, слишком легко эту геометрию удавалось экстраполировать до более высокого порядка. Мох самых разных оттенков сглаживал углы каменных параллелепипедов, с веток свешивались плети плюща с рогатыми листьями, и казалось вполне вероятным, что никто здесь не ходил последние лет сто — непонятно, откуда вообще взялась эта сумрачная тропа.
Девочка почему-то представила себя в античном венке из плюща, принялась драть неподатливый стебель, почти вывернула с корнем — и тут опять этот запах, запах сыроватой земли коснулся ноздрей. Вместе с ним она вдохнула тревогу, почувствовала головокружение, подумала, что оно могло быть от сидения весь день на солнце, и опустилась на каменное надгробье, подобрав под себя исцарапанные ноги в грязных кедах. По холодноватой плите вились прихотливые надписи на давно умершем языке, в прорезях букв чернели лишайники.
Девочка почувствовала поток времени — выпуклый и бесцветный, он омывал и ее, и корни, и камни, и могилы, и бывших людей, он все разделял и всех соединял. Мальчик сидел на корточках у соседнего надгробия, сосредоточенно отковыривая ножом лишайник, и пытался освободить часть полустертого рисунка. А ты знаешь, сказал он, что караимы — тоже евреи, но, кажется, принявшие мусульманство, я читал, уже забыл, но чувствую что-то родственное. Она откинулась спиной на плиту, стараясь увидеть небо, но его не было видно сквозь плотный полог растений, зеленоватый воздух дрожал и переливался, как толща пруда, прошитая лучами насквозь. Запах земли опять будил что-то внутри, темная вода пульсировала и поднималась от живота к горлу. Ей захотелось, чтобы он подошел — может быть, лег сверху, но он только взял ее за руку и серьезно сказал — ты что, с ума сошла — только не здесь. Она тихо встала, и они пошли дальше.
