Аристархов внимательно смотрел в ее сузившиеся потемневшие глаза и не знал, что ответить. Он мог сказать какую-нибудь грубость, мог махнуть рукой и уйти, наконец, мог съездить ей по физиономии, но он не мог ее понять. Пожалуй, впервые с того дня, точнее, вечера, как уложил ее в полковой амбулатории на медицинскую кирзовую кушетку, которую она предварительно застелила свежей простыней со штемпелем «пионерлагерь «Чайка». Это сообщало ему чувство абсолютного земного одиночества, сродни тому, какое он однажды испытал, пролетая над уничтоженной советской автоколонной. Ни одного живого, только море огня, развороченные цистерны, черные, как головешки, трупы в песке.
— Теперь, Аристархов, я получаю больше тебя! — рассмеялась Жанна, но не было в ее смехе ни веселья, ни удовлетворения, одно лишь презрение к мужу, из чего Аристархов заключил, что Жанна все равно считает, что зарабатывает недостаточно.
И еще ему отчего-то подумалось, что Жанне очень хочется, чтобы он возразил или возмутился. Тогда она скажет ему все. Аристархов всегда трудно осмысливал внезапный переход женщин от лояльности к безжалостности. На его глазах в Германии без видимых причин распалась не одна семья. Аристархову, впрочем, казалось, что уж они-то с Жанной никогда. Глядя в сузившиеся, потемневшие малахитовые глаза жены, он понял, что грань немыслимо тонка, что лояльности в Жанне осталось ровно столько же, сколько в уральских камнях этого самого, выработанного еще в прошлом веке, малахита. А может, еще меньше.
Но Аристархов не давал простора эмоциям, не обобщал, не клепал логическую цепь, не провидел, тем самым накликая ее, катастрофы. Тем более что очевидный переход Жанны от лояльности к безжалостности как-то сглаживался, был не столь остр и ранящ в повседневных отношениях. Бюргерский особняк на берегу круглого прохладного озера в Саксонии если и не казался Аристархову крепостью, то не казался и воздушным замком, карточным домиком, готовым рухнуть от любого неосторожного движения.
Подъезжая к дому, он увидел, что темны окна. Аристархов все же прошелся по комнатам: вдруг вернулась и легла спать?
Пусто. И в детской пусто.
Только в слабом свете специальной лампы мерцал на подоконнике круглый, как плафон, аквариум. Динка увидела его в здешнем зоомагазине и не отстала, пока не купили. Сама же и определила, кому в аквариуме жить: двум белым африканским лягушкам, удивительно похожим на маленьких — с руками и ногами, — но как бы расплющенных водяных человечков, то матово-стеклянных в витиеватых лиловых прожилках, то синеющих, то пунцовеющих изнутри. Вероятно, лягушки меняли цвет в соответствии с какими-то своими лягушачьими ощущениями. Они прижились в аквариуме, активно поедали корм, носились кругами, а иногда странно застывали на дне, покачиваясь, прижавшись друг к другу, как в шаге, причем та лягушка, которая сзади, обхватывала ту, что спереди, за живот лапками, отчего возникало впечатление, что первая стремится куда-то, а вторая ее не пускает, тормозит. Действительно ли первая стремилась, в самом ли деле вторая ее тормозила или все было наоборот, никто не ведал.
