— Вот зверюги! — облизывая губы, изумлялась она на малышей. — Дайте и мне хоть штучку попробовать. Не будьте такими гаденышами!
Виктория обернулась на дядю Дагура. Он сидел возле дренажного колодца и сосредоточенно стриг ногти на ногах.
— И это тебя тревожит? — спросил он племянницу. — Да ты всего настряпай — и точка. Здесь такого не бывает, чтобы жрачку выбрасывали. Скажи лучше, чего это Мирьям все пристает к Тойе? Даже в уборную за ней тащится. Сейчас вон в переулок вдвоем помчались.
Спрашивать у Азизы она не решилась после того, как та, попрощавшись с Дагуром, с каменным лицом удалилась в свою комнату и закрылась там. А потому, усевшись одна в закопченной кухне, она разожгла под котлами огонь. Некоторое время спустя все наполнилось запахом мяса и куски рыбы зашипели на большой сковороде. Умиротворение проникло ей в душу, и она всех простила. Было так славно наблюдать за огнем в очаге. Ей припомнилась сияющая красота встревоженного лица Нуны Нуну, она ласково улыбнулась, представляя себе Тойю, торопливо спускающую на крыше штанишки. В кухонный чад ворвался ветер близящейся весны. Волосы на шее и на плечах щекотали, будя желания, что-то нашептывая, будоражили кровь. Она наклонилась помешать еду, и колени уперлись в упругие груди, и трепет побежал по спине. Усевшись на низкий табурет перед рядом горшков, она подняла глаза на мрачный балдахин паутины и спросила себя, увидит ли когда-нибудь снова лицо Рафаэля. Но и грусть была сладостна. И, даже предаваясь мечтам, она неустанно следила за всеми шестью горшками и за сковородой. Рыба зажарилась как надо, рис замечательно взбух, и баранина стала мягкой, но не пересушенной. Семь языков пламени будто раздували огонь в ней самой. И может, из-за сладкой бури, что в ней бушевала, она не сразу услышала галдеж, детские вопли и женские голоса, их увещевавшие, а когда услышала и все поняла, сама себе улыбнулась. Ну и что с того, если Тигр обрушится на город! Даже плач, несущийся из дальних переулков, напоминавший причитания во времена эпидемий, не прервал ее мечтаний. Она проверила рис и помешала ложкой в горшке с курами. Вот выйдет замуж и переселится в другой двор. Они снимут себе скромную комнатку где-нибудь по соседству, а в свадебную ночь, когда гости разойдутся по домам… И, покраснев, она с такой силой прижалась к собственным коленкам, что заболели придавленные к ним груди.
Потом, когда со Двора донесся другой неизвестный шум, она встрепенулась, но решила, что обитатели дома просто нервничают из-за реки. Под горшками горел сухой хворост, и нельзя было его погасить и пойти проверить, с чего шум-гам, а потому она лишь выглянула наружу и опять вернулась к сковороде и горшкам. И тут из подвала пулей выскочили братья и сестры Рафаэля. Ее мать перестала колоть орехи, встала и, подняв младенца, удалилась с ним в застекленную комнату. Бабушка Михаль, встрепенувшись от дремы, приподнялась на своем коврике и вперила взгляд в проход, ведущий ко входной двери. Мирьям с Тойей, держась за руки, быстро проскакали через Двор и встали возле Эзры, который с грохотом скатился со второго этажа. Крышки на горшках зазвенели, и куски рыбы, зашипев на сковороде, брызнули в нее кипящим маслом. Виктория должна была следить за тем, что она делает. Любопытство ее росло, но ей все не удавалось включиться в суматоху Двора. Потом наконец, осторожно сняв горшки с огня, она вытерла руки о платье, туго облепившее бедра, и с горящим лицом вышла из задымленной кухни в прохладу Двора.
