Виктория убежала в застекленную комнату и в духоте этой запертой комнаты услышала улюлюканья, которыми разразился Двор, когда выяснилось, что известие, принесенное свахой, — от Уродца. Несколько часов просидела она в этой комнате, потея, но отказываясь открыть дверь, пока Михаль ее не отругала и не приказала выйти наружу. Все это, сказала Михаль, только дурацкая игра, которую выдумали от слабоумия.
Маатук Нуну холостяком не остался. К тому времени, как она вышла замуж, он и сам уже был женат и окружен детьми, которые о нем заботились. В ее свадебный вечер он проковылял по переулку в своем единственном субботнем кафтане, вошел и сел среди мужчин. Это была очень скромная свадьба, в общем-то свадьба бедняцкая, потому что играли ее в один из худших периодов в делах ее отца. Но Виктория в ту ночь так была растревожена, так взволнована, что на разные мелочи и внимания не обратила. Почти и не заметила, кто почтил ее свадьбу своим присутствием. Впрочем, в ту ночь Маатуку Нуну не так уж далеко было дойти до их дома. Комнату себе он снял в конце их переулка и поселился в ней со своей женой, матерью и детьми. Кормился он от маленькой продуктовой лавчонки, которую устроил в том же доме и от входа в которую просматривалась дверь дома его отца. Из этой лавчонки неслись запахи халвы, простого мыла, липких конфет, керосина, крысиного помета и хны, и она была предназначена для удовлетворения скудных нужд бедняков переулка. Иногда у него покупали и курдки-служанки его отца, те, что нянчили его, когда он был младенцем, и когда они входили в лавку, то говорили тихо и стояли потупившись, а он их обслуживал, не моргнув глазом, не обвешивая и не завышая цену. В часы, когда зной опускал на переулок томную одурь, все его обитатели скрывались в тени своих домов и только мухи жужжали, как злые духи, Маатук садился у входа в свою лавчонку и смотрел на обитую мощными гвоздями дверь отцовского дома, ту самую дверь в изобилие, из которой их с матерью изгнали, когда он был еще младенцем. Ни разу никому не открыл он того, что на сердце, и мать тоже все держала в себе до дня своей смерти. Иногда покупатели пытались его разговорить, но он смотрел на них невыразительно и изливать душу не спешил. Эти-то вот покупатели и распустили слухи про злобу и ненависть и всякие темные умыслы, что якобы у него на уме. Ведь не зря же, говорили они, устроил он себе лавку прямо перед домом отца, и это после того, как с детства был от него отлучен. Когда хоронили его мать, за гробом шли только он, жена его да дети. Отец с утра пораньше уехал из дома на своей белой кобыле, украшенной яркой бахромой, и это при том, что покойница все еще была ему законной женой, с которой он развестись не удосужился. И когда Маатук сидел по матери шиву
