, засухе, которая длилась уже второй год, принудительной вербовке молодых евреев в ненавистную турецкую армию и вздорожанию цен. Йегуда чуть не задохнулся в давке Главной синагоги, ослаб, слушая это бесконечное толкование. Раввин предостерегал от неблагонравного образа жизни, который проник в еврейскую общину и прогневал Господа. Всю тяжесть этих грехов Йегуда принял на свои хилые плечи. С разбитой душой и болями в груди он вернулся домой, свалился на лежанку и так и лежал с серым лицом, потухшим взглядом и с уксусной примочкой, которую положила ему на лоб Азиза. Еле бормоча себе в бороду, он шепотом позвал Мирьям, заплетавшую косы перед зеркалом, которое держала перед ней Виктория.
— Вот именно про это и говорил великий равин-каббалист.
— Учи со своим каббалистом Тору, а девочку не трогай. Что она тебе такого сделала?
— А ты взгляни на ее платье, у нее вон ноги чуть ли не до коленок голые!
— И из-за этого две зимы нет дождей? Да не смеши ты меня! А ты, что такого преступного сделал ты, что у тебя сердце больное? Уж не будем о другой болезни, которая всего тебя сожрала. У тебя красавица дочка, и если эти идиоты турки тащат наших парней в армию, так точно не из-за платья Мирьям!
— А Эзра? — продолжал страдать Йегуда.
— Господи ты Боже, а он-то чем твоему раввину помешал?
— Рав будто про него и говорил.
— Он учится в школе Альянса[10], благослови его Бог, — сказала Азиза с гордостью, — единственный ученик во всем переулке.
— Как будто перед собой его и видел! Пейсы сбрил и вместо Торы учит язык богохульников.
— Да их всех просто зависть грызет.
— Женщина! — вскипел Йегуда. — Раввин — он святой человек.
— Упаси меня Боже от таких святых. Иаков из-за засухи послал своих сыновей в Египет. Голод был еще до того, как изобрели французский язык, и перед тем, как создали Альянс. Люди помирали с голоду, еще когда женщины одевались во все черное, как бедуинки. Скажи своему раввину, пусть займется молитвами, а нас оставит в покое.
— Ну, говори с женщинами! — вздохнул Йегуда.
Азиза вспыхнула. Еле-еле сдерживалась, чтобы его не оскорбить.
— Ну поглядите, кто о женщинах-то заговорил!
Его уже заливал холодный пот, и давление в груди нарастало, он старался успокоиться и поступить с ней по справедливости, думать про ее преданность и нежность, но помнил только собственное мужское бессилие и ее шуточки на этот счет. И в нем взыграла злость.
— Убирайся! — крикнул ей задыхаясь.
Она передернула плечами и усмехнулась. И из-за полноты оперлась руками, когда вставала с циновки. Здоровая была, с крепким аппетитом и знала, что все еще красива в глазах мужчин.
