Отчего человек так мучительно бьется над своим мировоззрением? Яков говорил: «Ты, Вадим, родился, наверное, большевиком, а мне надо все, что в книгах написано, заново передумать и решить, кто прав». Родился! В семье народовольцев родился, вот где. Но уже к какому-то там классу гимназии понял, что невозможно, хочешь не хочешь, победить самодержавие теми методами, которых держались отец, мать и их товарищи. Так вот и потянулся к Марксу, к «Капиталу», сразу отвергнув целое море бесплодных идей. Но главное — повезло, что еще в гимназии удалось связаться с тамбовскими рабочими кружками. А мировоззрение, оно только укреплялось — в беспрерывном чтении, в твердом правиле, которое принял для себя: быть безоглядно верным пролетариату, ни в чем, даже в самой малости, не идти на уступки буржуазии. Там, в Яренске, с соглашательскими идейками и шли в основном бои. Зевин спорил, ломал себя, выбирался на верную дорогу…
Дома где-то должны быть письма Якова, надо посмотреть. И карточка, помнится, осталась: Ольга и Иван сидят на обрубке чуть обгорелого бревна — красивые, улыбчивые, молодые. Муж и жена, они и в ссылку угодили вместе из Баиловской тюрьмы в Баку. А он нашел Аню там, в Яренске. Как похоже… Но почему они тогда тоже не сфотографировались на вырубке? Анархист конечно же предлагал. Аня, наверное, развеселилась, разбегалась по поляне. С ней случалось. То строгая, не улыбнется, а то веселится без удержу… Иван Фиолетов и его Ольга теперь в Баку, и Яков Зевин там, он ведь тоже бакинец. Доходили слухи, что все трое — крупные работники партии. Да и как же иначе? Яренская ссылка выковывала настоящих людей… И впрямь жалко, что не сохранилось карточки, чтобы они с Аней вместе где-нибудь в лесу, на пеньке, как, бывало, ходили-бродили, взявшись за руки. Только в группе, в два ряда: кружок совместно штудировавших марксизм. А для немногих (можно выделить кое-кого в тех нешироких рядах) редколлегия подпольного журнала ссыльных с ним, носившим псевдоним Торин, во главе… И вот что помнится: его-то всегда усаживали в середину — заводила, авторитет, а вот Аня непременно устраивалась в сторонке, в заднем ряду, так что ни за что не скажешь, глядя на фотокарточку, что началось-то их счастье там же, где и кружок, и журнал, и исправник, и голубая вода Вычегды…
Снова потянуло дымом от берега. Острая тоска по дому, прежде заглушенная делами, усталостью, вдруг больно кольнула, он почувствовал, что многое отдал бы сейчас, чтобы Аня была рядом, чтобы можно было с нежностью коснуться ее руки. Вот ведь как получалось: там, в Москве, вместе, а почти и не видятся; тут же, на пароходике, делать, собственно, нечего, а Ани нет…
