в Подбельский…» Ах, как было приятно слушать вот такие разговоры за самоваром! Нет, они не льстили самолюбию, ни на что особое не подвигали, потому что путь был выбран давно и самостоятельно, еще в гимназии, — просто хорошо сознавать, что родные разделяют с тобой не только кровь, но и дело, что тоже участвуют в нем — настоящим ли своим, прошлым, не важно. И так дорога была потом каждая весточка из Питера, от Ани, так желанны ее приезды в Москву, пусть короткие, и ее спокойствие в тревожном знании, что за мужем следит охранка, — не из-за статей о кооперации в «Русском слове», бог с ними, а как за активным деятелем московской организации большевиков, членом партии с 1905 года, с восемнадцати лет… Да, было ясно, что новой ссылки, а может, и тюрьмы (тоже не в первый раз, сидел уж в Тамбове) не избежать. Аня потом говорила: «Знаешь, тебя спасла Февральская революция, эти остолопы промедлили» — и смеялась так заразительно, будто сама все устроила, чтобы утереть нос охранке… Конечно, после февраля и тревог и забот не меньше: пожалуй, у него никогда не было столько работы — член МК, секретарь райкома Городского района, а после выборов в думу еще и гласный, еще и муниципальную программу большевиков к этим самым выборам составил. Похоже, они с Аней весь год толком не виделись… Нет, она права, надо было пощадить ее в эти тревожные дни переворота, как-то давать знать о себе. Она вправе была обижаться, когда в тревоге и ожидании отворяла дверь…
Подбельский взял жену за руки, держал ее ладони в своих, медля, накапливая секунды и этим промедлением как бы ища оправдания.
— Ты знаешь, я теперь дважды комиссар.
Анна Андреевна быстро вскинула взгляд, но не ответила. Сияла с керосинки кастрюлю, пошла в комнату; молча смотрела, как он начал есть — вроде без аппетита, нехотя, как едят зверски усталые люди; провела пальцем по скатерти, по каким-то ей одной видимым складкам, сказала:
— Комиссар почты и телеграфа — это я знаю. Соловьев сказал. А еще?
— По печати. Тоже всей Москвы. Усиевич вчера рекомендовал на ВРК. И тотчас утвердили.
Анна Андреевна недовольно качнулась на стуле, достала из волос гребешок, провела им по голове — Подбельский знал этот ее жест волнения и раздумья.
— Гриша сам два воза везет и другим норовит навалить не меньше. А тебе с прибавкой, как земляку-тамбовцу.
Подбельский положил ложку, потянулся за хлебом.
— Разве мы считали обязанности прежде? Ты несправедлива к Григорию.
