Но опасения, пожалуй, были напрасны. Он видел на лицах неподдельное возмущение, с мест полетели реплики, предложения всем составом ЦИК поступить в распоряжение Совнаркома, и он поднял руку, остерегая:
— Пока, товарищи, в такой мобилизации нет нужды. Гарнизон Москвы приведен в готовность, и он справится, если что. Но я хочу заметить, что как народный комиссар горжусь вашим единодушием. Оно говорит о том, что наша борьба за единение в профессиональном союзе дала прекрасные плоды… Мы могли бы для верности выделить лишь нескольких человек и послать их на телеграф — для устройства контроля и содействия караулу. Трех, я думаю, было бы достаточно.
Любович встал и тут же предложил двоих: Ермоленко и Ефретова. Подбельский их знал: Ермоленко представлял в ЦИК Томский почтово-телеграфный округ, а Ефретов — Петроградский почтамт, оба были коммунистами.
С места крикнули:
— Лихобабина! Он боевой!
Любович чуть слышно пояснил: «Максималист». Подбельский понимающе кивнул. Лихобабин тоже был известен — действительно боевой, за ним шла слава человека, много сделавшего у себя в Харькове для того, чтобы повернуть почтовиков в поддержку Советской власти: входил в «комитет пятнадцати», резко высказывался против саботажнической забастовки, декларированной Нижегородским съездом, а в нынешнем ЦИК его избрали одним из секретарей президиума.
«Ничего?» — уже взглядом переспросил Любович, имея в виду партийную принадлежность Лихобабина, и Подбельский кивнул в ответ: ничего. В конце концов даже хорошо, Советская власть — общая, и защищать ее политику надо всем.
Он шел к машине и чувствовал, как удовлетворение, даже гордость, о которой он говорил там, в зале, физически ощутимо охватывает его. Оставило напряжение, которое он словно бы вез на себе из Кремля, и чувство тревоги, какой-то неясной неизбежности. Все выходило не так, как в Октябре. Тогда перед ним была стена, сущая стена людей, владеющих тайнами передачи телеграмм и отправки писем, они могли делать, что хотели, против власти, закона, сила была на их стороне, на стороне каких-то комитетов, союзов, резолюций, собраний, их почтовой «демократии», и нужно было все переменить — и комитеты, и прежние резолюции, чтобы безмерно огромная машина связи в России была послушна власти, чтобы саботаж не был прямым ответом на каждый приказ и декрет. И значит, путь борьбы за новый Потельсоюз был верный, значит, был прав он, Подбельский, добившийся, чтобы дело Советской власти было и делом союза, желанием людей, а не послушной реакцией на команду сверху, как хотел того прежний нарком Прошьян… Вот, кстати, он сейчас там, в головке мятежников, — член ведь их ЦК. И пусть он попробует приказать почтово-телеграфным служащим! Посмотрим, что они скажут!..
