– Мы сейчас задаем все вопросы?
– Что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду, сначала мы говорим, что не будем спрашивать то и не будем спрашивать это, а потом…
– Ах да.
– Да. Так вот. Мы теперь задаем все эти вопросы?
– Ладно. Давай.
Я кивнул:
– Ладно. Я обменяю свой вопрос.
– Что?
– Я отвечу на твой вопрос, если ты ответишь на мой. Но нам нужно договориться, прежде чем отвечать.
– Ладно. О чем ты меня спросишь?
Глаза Мэд были как странная улыбка. Она знала, что я хочу спросить: где она была, почему она ушла? И я думаю, она бы мне рассказала. Но у меня было чувство, что, даже если бы она мне рассказала, ей бы не хотелось. А мне не хотелось быть таким человеком. Не хотелось быть тем, кто заставит ее действовать вопреки собственным желаниям.
Мне хотелось, чтобы ее желания остались нетронуты.
– Если не считать Воронки Хинтон, – сказал я. – За что еще ты любишь «Изгоев»?
В ее глазах одна улыбка сменилась на другую, непохожую. Теперь они говорили мне «спасибо».
– Ты согласна на такой вопрос?
Она кивнула:
– Да. А ты расскажешь мне, как спишь с открытыми глазами?
– Расскажу, – сказал я. – Но ты первая.
Мэд следующие десять минут говорила об «Изгоях». Никаких теорий, никакого анализа. Просто чистое, неразбавленное фанатство. В лунном свете я смотрел на ее губы: те двигались с лаконичным изяществом, восхваляя сюжет, персонажей и атмосферу. Очевидно, лучшие герои «Изгоев» превыше всего ценили преданность. И я вспомнил, как Коко сказала, что уходить – фишка Мэд, а еще одна ее фишка – возвращаться. Я подумал, что, возможно, преданность для Мэг – это возвращаться назад. Она процитировала мне свои любимые отрывки, и один из них был о том, что кто-то был таким реальным, что пугал людей. Мэд сказала, что хочет быть настолько реальной. Я подумал, что понимаю ее. Разговаривая об искусстве, отец много раз призывал меня взглянуть за «красивенькое», как он говорил. Он научил меня, что имеет значение не красота, а то, что стоит за этой красотой; то, что бурлит под поверхностью. Не смотри на цвета, которые есть на картине, Вик, говорил он часто, показывая на репродукции в альбоме с Матиссом. Посмотри на цвета, которых нет. Папа называл это «бурлением изнутри», говорил, что можно найти его в книгах, музыке, искусстве… практически в чем угодно. Слушая, как Мэд описывает пугающую реальность персонажа из книги, я подумал, что она, наверно, понимает это бурление.
Она продолжала. Волосы плескались, губы соприкасались, сердце пело. Она говорила о радостях литературы, о том, как погружаешься в нее. А я представлял, как погружаюсь вместе с ней. Я хотел быть частью всего, что принадлежало ей.
