Мама сморгнула слезы, натянуто улыбнулась и открыла дверь в столовую:
– После тебя, золотце.
Я стоял, примерзнув к полу.
Я стоял, уставившись внутрь.
До чего вальяжно.
– Вик? – Мама повернулась и заглянула в дверь. – Что…
В столовой Клинт с Кори стояли на стульях, повесив гитары через плечо.
– И раз! И два! И три! – взвопил Клинт хрипло – хрипло больше обычного.
«Оркестр потеряных душшш» вгрызся в песню с тем особым энтузиазмом, который ведом только людям, не подозревающим, что они не умеют петь. До чего неловко. Я весь вспотел. Всем, всем неловко. Фрэнк сидел на своем стуле и, не отрываясь, таращился на маму с каким-то напряженным видом. Когда песня подошла к концу, он сказал:
– Я понимаю, что время сейчас… ну, не совсем подходящее. – Он перевел взгляд на меня. – Вик, я надеюсь, ты воспримешь это как доказательство моей любви и преданности. И тебе, и твоей маме.
Не успел я спросить, что это значит, Фрэнк прокашлялся и поднялся с кресла. Я все ждал, когда он встанет, но этого не случилось.
Бойфренд Фрэнк опустился на одно колено.
Бойфренд Фрэнк засунул руку в карман.
Бойфренд Фрэнк достал кольцо.
Бойфренд Фрэнк хотел стать Мужем Фрэнком.
Новым Папой Фрэнком.
Мама закрыла рот обеими руками, а я беспомощно наблюдал, как перед моими глазами разворачивается эта сцена.
– Дорис Джекоби… – сказал Фрэнк.
Как интересно, подумал я. Он нарочно опустил фамилию Бенуччи.
– …сделай меня самым счастливым мужчиной на свете. Я тихо наблюдал за матерью. Странно. Она все еще не выбежала, вопя, из дома, не понеслась по улице, вырывая на бегу клоки волос, разрывая на себе одежды и восклицая в ужасе и тоске… Она даже не рассмеялась, не выхватила папину урну из коридорной темноты и не швырнула ее Фрэнку в лицо со словами: «Я уже занята, сучонок!»
Пока что она ничего такого не сделала.
Как странно.
– Выходи за меня.
Кто-то закричал.
Все посмотрели на меня.
Крик – по моей оценке, самая разумная вещь из всех, что случились за последние пару минут, – вырывался из моего собственного рта. Или из чрева. Или изо рта. На самом деле, из всех их вместе.
Я закричал снова. Казалось, это правильный поступок.
И снова.
Да, кричать во всю глотку – это самое уместное, что можно было сделать.
Без слов. Животные крики сотрясали мое тело.
Откуда-то сверху, с потолка, я увидел, как Вик бежит из кухни. В коридоре он преодолел свою неспособность прикоснуться к папиной урне и просто схватил ее в руки. Он ощутил тяжесть урны. Какая тяжелая. Мне не стоило удивляться, подумал он. Я держу в руках всего отца, того самого лысого мыслителя сердцем, который научил меня находить красоту в асимметрии, привел меня в Страну Ничего, подарил мне парящие сопрано. Его прах должен быть еще тяжелее. Вик засунул урну в рюкзак, скользнул ногами в ботинки, натянул куртку и рванул на улицу. Ему надо было унести папу из этого места, от этих возмутительных «дзынь-дзынь-как-прошел-твой-дзынь-дзынь-день», от счастливых дружных голосов. Он должен был найти место, где его отец, последняя и величайшая в мире Суперскаковая Лошадь, мог бы упокоиться с миром.
