Василий Дмитриевич рассказал о своей заветной мечте: как будет меняться с художниками этюдами и картинами, как постепенно образуется у него целое собрание картин, как присоединит он к этой коллекции и свои полотна. Таким образом будет у него со временем нечто вроде картинной галереи или музея. И пусть двери его дома откроются для всех. Люди придут, много людей устремится.
— Мечтатель ты, Василий Дмитриевич, — с улыбкой заметил Репин. Он встал и взял с полки одно небольшое полотно. — Нравится?
— Очень! — признался Поленов.
На картине была изображена девушка в фантастическом желтом одеянии.
— Голова индийской царевны, — объяснил Репин. — Этюд к моей картине «Садко». Горжусь, что мой подарок будет первым в твоем музее.
Придя домой, Василий Дмитриевич, как всегда, сам прибрал мастерскую, спрятал свои полотна и прикрепил к мольберту один небольшой эскиз. В глубокой тайне от всех, даже от Репина, он нет-нет, а возвращался к своему самому главному, пока еще такому далекому замыслу и создавал новый эскиз масляными красками.
Будущая большая картина давно зрела в воображении художника. Он еще не знал, как ее назвать. Фигуры на эскизе были едва намечены, но сцена, кажется, начала наполняться жизнью. Слева сидела группа учеников, ближе к центру — задумчивый Христос. Разъяренная толпа тащила к нему молодую женщину. Справа ехал на осле, равнодушный ко всему происходящему, всадник.
Еще не проступили архитектурные детали храма, дальний пейзаж едва вырисовывался. Основной тон эскиза был пепельно-серый, переливающийся в светло-песочный. Действие происходило в знойный, удушливый день…
Поленов в глубокой задумчивости сидел перед мольбертом. В его воображении будущая картина виделась ему вся в пленэре, залитая мягким полуденным солнцем.
А вечером, когда сумерки спустились над Парижем, вновь сомнения охватили его. Он встал, спрятал эскиз и задумался, все еще не решаясь всерьез заняться своей картиной. Его словно страшила та тяжелая ноша, которую он собирался взвалить на себя, да и материала по сути дела еще не было.
* * *
Как-то, придя в мастерскую, Василий Дмитриевич увидел дожидающегося его у двери высокого молодого человека со светлыми застенчивыми глазами.
— А, Васнецов! Откуда? Какими судьбами!
Виктор Михайлович учился в академии на два курса моложе. Поленов мало знал художника, но слышал и от Крамского, и от Чистякова, что тот подает большие надежды.
Васнецов объяснил, что по совету Чистякова он бросил академию: надоела мифология да гипсовые статуи. Вот и приехал в Париж в надежде закончить свое образование; да ему, в сущности, и деваться-то было некуда.
