Мурлыча себе под нос какой-то веселый мотивчик, я чуть ли не вприпрыжку бросилась в особняк, горя желанием побыстрее разделаться с работой. Ведь вечером Ренард вернется, и, может, мы проведем еще одну ночь, чередуя вкус яблок и поцелуев, и немыми свидетелями нашего счастья будут только ободранные нами же деревья…
Такие радужные мысли грели мне сердце весь день. Вот уже на горизонте начинал сгорать длинный хлопотный знойный летний день, и мне осталось прибраться только в покоях Господина. Я уже не прыгала и не приплясывала на месте, напротив, движения постепенно теряли точность, замедлялись, а глаза моргали все медленней, веки приподнимались все неохотнее… В душный вечер прохлада простыней показалась величайшим чудом, и я сперва прилегла на несколько минут, счет которым вскоре потерялся…
Отогнали от меня легкую дрему нежные касания знакомых сильных, чуть шершавых пальцев. Приятные касания. Я даже не стала сопротивляться, нежась в ласковых руках. Возможно, я бы продолжала разыгрывать разморенную на солнышке красавицу еще не один час, если бы внезапно не пришло осознание двух вещей: первое — я лежу в постели Ренарда, второе — мои руки стянуты, из-за чего я не могу ими пошевелить, чем-то и подняты вверх. Окончательно отрезвили губы Господина, прижавшиеся к пульсирующей на шее жилке и медленно, не верно, прокладывающие путь вниз. Вздрогнув, я распахнула глаза и уставилась на взлохмаченную угольно-черную гриву.
— Ренард! — впервые позвала я Господина по имени.
Мужчина с видимым усилием оторвался от ложбинки между грудей, куда он уже успел добраться, приспустив нижнюю рубашку, и пронзительно синие глаза глянули прямо на меня, и этот голодный горящий взгляд заставил мороз снова пройтись по коже.
— Рен… — уже почти умоляюще забормотала я. — Рен, отпусти меня… Рен, пожалуйста, мне страшно!
— Не бойся, — даже голос был не его, а какой-то низкий, надломленный. — Я быстро… и небольно.
— Пусти! Пусти сейчас же! Я не хочу…! Я не буду…!
— Будешь, — отрезал Господин, попутно опускаясь обратно к моей груди и начиная тащить подол моей юбки вверх, не отрывая однако от меня пристального взгляда. — Будешь, Габриэлла. Я так хочу.
— Не надо… — все тише мямлила я.
— Не, надо, милая. Надо один раз убить в тебе страх и стыд, а потом ты сама будешь ластиться ко мне и с нетерпением ждать вечером в спальне. Все будет хорошо, красавица моя. Если смущаешься, закрой глазки, и потерпи немного.
Всхлип вырвался из моей груди. Что он делает? Ну зачем? Вроде он даже ласков со мной, но все равно, почему же так жестоко, практически силой…? Это же не в его равилах, он сам говорил.
