Те, кто бывал на Бородинском поле, видели бледно-розовый гранитный обелиск — дань уважения гренадерам Муромского пехотного полка, сражавшимся в составе бригады, которой командовал генерал-майор Тучков 4-й. А рядом — часовня-мавзолей, с куполом, портиком, белыми колоннами, воздвигнутая силою великой женской верности на месте последнего подвига Александра Алексеевича…
Не правда ли, достойнейший пример? Пример верности Отчизне. Верности любимому человеку. И одно другому отнюдь не противопоставимо.
Да, Тучков 4-й не стал декабристом, не дожил. И Маргарита не разделила участи княгини Волконской. Но именно такие командиры выводили своих солдат на Сенатскую площадь. Именно такие подруги шли в ссылку вслед за декабристами. И если бы Александр Тучков не погиб в 1812-м, он, мне кажется, не остался бы в стороне от событий 1825-го. Право, так могло быть…
Принимай возможно полное участие в деле своего и общего совершенствования.
В. Соловьев
Из свободомыслящих, но не нигилист.
А. Бородин
Перед рабочим столом — окно. За окном — липы, березы и вязы, зеленое вытесняется желтым, а вершина оранжевой кроны клена пламенеет боевым багряным стягом. И видятся под таким стягом сомкнутые ряды щитов червленых. Не нынешних игрушечных, пластмассовых, из «Детского мира», а — тех, давних, суровых, воспетых все еще неведомым автором дружинного эпоса…
Прямой, как древко копья, ствол сонной лиственницы. По стволу, вниз остроклювой головкой, снует серый поползень, озабоченный. Вот спугнул его одинокий грач, прилетевший и усевшийся на протянутую в сторону ветку. Не осталось на той ветке нежной пожелтевшей хвои — одни темные шишечки. И — черный грач. Он издает чудны́е звуки, пытается говорить по-человечьи, старается поведать мне, что не намерен никуда улетать на зиму, что решился и отрекся от кочевого обычая предков — стал оседлым. Что ж, ему виднее. Со своей ветки…
Высказался и замолчал общительный грач, покинул ветку лиственницы, улетел — недалеко. Теперь слышно, как ветер шумит неровно в близком отсюда лесу, как уныло подвывает в далеком поднебесье самолет, как нежно попискивают где-то совсем рядом непоседливые синицы.
И все эти любезные душе целительные звуки внезапно перекрываются бесцеремонным голосом собрата по профессии, возникшего под окном. Он добрый малый, но слишком уж неизменно бодренький, чересчур назойливо шумливый. Утомляют меня такие, и не верю я их рекламному бодрячеству. Куда от них деваться?
