Доктор знает, что процесс изменения связей между нейронами зафиксирован недавно именно немцами, а трое товарищей, входящих за медсестрой в выложенную синим кафелем, похожую на морг комнату, где меня держат уже пятые сутки, об этом не знают и знать не желают. Один из них, товарищ генерал, кивает доктору, тот кивает в ответ, и я никак не могу понять: что означают эти их кивания друг другу?.. — а ко мне подходят охранники, прижимают к кровати, сестра отламывает кончик ампулы, наполняет шприц, перетягивает резиновым жгутом выше локтя мою правую, которая не в наручнике, руку, делает укол — и меня словно током прошивает еще до того, как в кровь мою начинает вливаться мерзость…
— Спокойнее, спокойнее, — наблюдая, как выдавливает последние капли из шприца медсестра, говорит доктор. — Нет от чего дергаться. Так, чтобы дергаться, еще не болит.
Я уже знаю, КАК оно будет болеть, и от этого знания начинаю чувствовать боль еще до того, как она пронзит меня током, скрутит, пробьет от пяток до мозга, в котором в предчувствии боли панически начинают суетиться, разрывая всякие связи между собой и мною, нейроны.
Сестра молча выходит и закрывает за собой дверь.
Те двое, что вошли с генералом, старший и младший, тоже смотрят на доктора, и он также им кивает . Я не понимаю, что это означает, зачем доктор кивает и генералу, и этим двоим, но знаю, что самый молодой среди них на самом деле самый старший. Самый главный, потому что он сын того, кто всех их в эту покойницкую ко мне посылает.
Меня привезли сюда четыре дня тому. Ночью, с завязанными глазами. Была зима, и запахов никаких не чувствовалось, только запах снега, но, судя по тишине, заполнившей уши, когда вывели из машины, привезли меня в лес. Лесная тишина отличная от тишины речной или полевой, я привык распознавать их еще в детстве. Только в детстве я не мог подумать, услышав лесную тишину, что меня в ней убьют, а тут подумал, потому что на первых допросах в тюрьме, из которой среди ночи меня в лес привезли, как раз этим пугали…
Под руки меня повели по ступенькам вниз, значит, в лесу было какое-то строение, и когда развязали глаза, увидел это холодно-голое, выложенное синим кафелем, похожее на морг помещение. Посередине стояла кровать; возле одной стены с часами на ней — стол, кресло и небольшой холодильник, а возле другой — что-то похожее на еще одну кровать, опутанную проводами, обставленную приборами и какими-то приспособлениями, одно из которых было с резиновой камерой, как для мяча, которым в детстве мы играли в футбол. Я решил, что это предназначено для того, чтобы дышать, и не ошибся: опутанная проводами, обставленная приборами кровать оказалась аппаратом для искусственного поддержания жизни.
