А в конце февраля ясно почувствовалась весна, и даже воздух над лесами приобрел другую голубизну — какую-то более теплую и просторную, а к полудню, когда пригревало, начинало резче пахнуть хвоей и еловой корой. Метели стали чаще, и в их характере тоже чувствовалась весна — фельдшер Толухин наварил хвойного отвару в железной бочке и поил партизан, а для примеру первым, морщась, выпивал полкружки пахучей, вяжущей во рту жидкости.
Трофимов, посовещавшись с Глушовым, с Почиваном и командирами взводов, решил вновь сократить выдачу продуктов к весне; паек был и без того мал, и на это решались трудно. Но весной, естественно, подвоз продуктов на то время, пока стают снега и вскроются реки, совсем прекратится, и поэтому нужно было создать месяца на полтора-два запас; в этот день Трофимов провел очередное занятие с группой подрывников, их было пятеро, и среди них — Скворцов; он показывал, как ставить мины на грунтовых дорогах и на железнодорожном полотне. После занятий он оставил Скворцова, повернувшись к несильному влажному ветру спиной, они закурили:
— Я, кажется, не очень хорошо сегодня делаю, — сказал Скворцов, догадываясь. — Ей-богу, товарищ командир. Я все время тренируюсь.
— Да нет, я не затем тебя оставил, слушай, а почему ты выбрал именно это?
— Не знаю. Мне кажется, здесь больше всего можно сделать. Правда, я сугубо штатский человек, но ведь мы работаем в окружении немцев. Если рассуждать логически, моя хромота — скорее защита, если хотите, чем недостаток. Меньше подозрений.
— Я давно хотел спросить, отчего это?
— Давно очень, в детстве. Полез за сорочьими яйцами, свалился. Кость срослась неправильно, и в армию потому не взяли. Одна нога короче другой, но бегаю я хорошо.
— Да, конечно, главное — верить, что ты нужен, — сказал Трофимов, и они помолчали: неподалеку ржала лошадь, и густой бас орал: «Но-но! черт! балуй!»
— Весной в отряд придет много людей, — сказал почему-то Скворцов.
— А вы виделись уже со своей землячкой? — спросил, между прочим, Трофимов, но Скворцову почему-то бросилось в глаза то заметное усилие, с которым он это произнес, и он внутренне весь подобрался.
— С Павлой? С Павлой Лопуховой? — поправился он. — Виделись. Кажется, она, я да Юрка Петлин и остались трое от всей деревни.
— Петлин — славный мальчик.
— Счастье, что мы тогда в лесу столкнулись, он ведь уже в одиночку пытался действовать. Пропал бы, пожалуй.
Скворцов не хотел говорить о Павле, и Трофимов это тоже заметил; он подождал и снова спросил, уже настойчивее:
