— Анри, — сказал Покатилов, положив ладонь ему на колено, — сколько раз ты приезжал сюда, в Брукхаузен, после освобождения? Сколько раз?
Гардебуа грустно посмотрел на него и покачал головой.
— Нет, — сказал он, — не в том штука. Им не очень весело. Это они так… — Он говорил медленно, с трудом подыскивая немецкие слова. — Ты живешь в Москве?
— Последние восемнадцать лет в Москве. А ты в Париже?
— Я всегда жил в Париже. И до войны.
— Я помню, ты рассказывал. По-моему, до войны ты был шофером. И чемпионом по боксу.
— Да. Это до войны. Теперь я есть, я имею… как это сказать по-немецки?.. небольшой спортклуб.
— Небольшой капиталист? — пошутил Покатилов. — Ты голлист, социалист, анархист?
Гардебуа часто поморгал и дважды быстро сплюнул.
— Я не состою ни в какой партии. Я — генеральный секретарь французской ассоциации Брукхаузена. Ты женат?
— Да.
— У меня сын и дочка. Я три раза был с ними здесь, привозил сюда. Я ничего не забыл.
— Это хорошо, Анри. О чем же вы здесь, на сессии, спорите?
— Не понимаю. О чем мы… что? — Гардебуа достал из кармана пиджака новенькое, желтой кожи портмоне и показал Покатилову фотокарточку. Мальчик лет двенадцати, плотный, немного курносый, в облике которого явственно проступали черты Гардебуа, держал за руку курчавую девчушку в ажурном платьице и белых гольфах; они стояли на лужайке рядом с длинным гоночным автомобилем. — Это Полетта и Луи, — объяснил Гардебуа. — Ты что спросил?
— Потом, — сказал Покатилов, разглядывая снимок. — Хорошие дети у тебя. Я очень рад, что встретился с тобой, Анри.
— Да, — сказал Анри. — Я тоже очень рад. Я хотел бы о многом побеседовать с тобой. Я часто вспоминал тебя. Я вижу, что ты живешь хорошо. Что ты делаешь в Москве?
— Преподаю математику в университете.
Автобус, сделав крутой поворот, выехал на мощенную булыжником мрачноватую городскую площадь, в центре которой возвышалась чугунная ваза фонтана. В конце сбегающих вниз проулков меж глухих стен домов поблескивала грязно-бурая колышущаяся масса Дуная.
3
К концу пути балагуры угомонились. Бельгиец Шарль снова сидел подле своей ветреной Мари, Яначек и Генрих — на переднем диванчике у выхода. Переводчица Галя увлеченно разговаривала по-французски с крупноголовым цыганистым Насье, остальные — кто курил, лениво поглядывая в окна, кто откровенно клевал носом.
Когда автобус остановился, Яначек, изображая из себя некоего гида-распорядителя, объявил:
— Милые дамы и господа, в вашем распоряжении пятнадцать минут. Поднимитесь в свои комнаты, помойте руки и ровно в тринадцать часов будьте в банкетном зале гастхауза. Шарль, к тебе обращаюсь персонально. Пожалуйста, отложи свои объяснения с Мари на более позднее время и постарайся выглядеть повеселее…
