Он стал излагать план, который позволит захватить букмекеров с поличным. Лоутон впал в уныние. Методы работы Флаэрти вполне устраивали его. А теперь того и гляди придется выкладывать за пиво собственные денежки; конец случайным выпивкам, перепадавшим от букмекеров, конец фальшивым «лотереям», сбор от которых поступал в пользу полиции; а главное — прощай благожелательная терпимость, с какой привыкли относиться к нему горожане. А ведь на одно жалованье констебля не проживешь, промежду прочим!
— Решено, — подытожил Стерлинг. — Я займусь трактирщиком в Дилингли О’Коннелом, а вы — бакалейщиком Палмером, который орудует в бильярдной «Королевского дуба». — Он поднялся и добавил многозначительно: — И чтобы никаких таинственных исчезновений букмекеров! Я твердо решил устранить все, что стоит на пути закона и порядка в этом городе, и всех, кто потакает беззаконию!
— Нелегко их застукать! — сказал Лоутон.
Ему в голову пришла мысль, что надо ему добиться перевода, пока и его не упекли в каталажку.
— Половина жалоб, приходивших на Рассел-стрит из Бенсонс-Вэлли, — заметил Стерлинг, — касалась подпольных букмекеров.
— А кто писал-то? Ханжи какие-нибудь…
— Не только ханжи. Матери и жены тех, кто даже пособие по безработице просаживает на скачках.
— А может, букмекеры сегодня не работают? Суббота ведь, — завилял Лоутон.
— Знаю я их жадность, субботу-то они как раз и не пропустят. А мы нагрянем и застанем их врасплох.
Пока Лоутон нерешительно брел вниз по Мэйн-стрит, сержант Стерлинг отпер сейф, достал узел со старой одеждой, ботинки и переоделся в штатское. Он заменил каску потертой шляпой, пристроил под носом накладные усы; потом перелез через забор с задней стороны участка и по переулку направился к мосту Дилингли.
Никем не узнанный, он вошел в бар трактира Дэнни О’Коннела. Взял кружку пива, поставил у самого Дэнни десять шиллингов на фаворита в скачках с барьерами и тут же арестовал трактирщика за незаконное содержание игорного дома.
Тем временем констебль Лоутон добрался до «Королевского дуба», обуреваемый страхом перед Стерлингом и подогреваемый надеждой, что не застанет там букмекера Палмера.
Но Палмер, по кличке Муммаша, сам остановил Лоутона у двери бара. Палмер жил со своей матерью и из-за хронической шепелявости называл ее «муммаша» — отсюда и его кличка. Шепелявя больше обычного, он спросил Лоутона:
— Этот новый шобираетша наш накрыть, да, братец?
Маленький рост и верхняя губа, нависающая над нижней, словно клюв, делали Палмера похожим на хищную птицу.
