«Ну не чертово ли наваждение!»
Билл Грин был фермером. Он все годы мучился на своем клочке сухой земли на склоне холма, который возвышается над плодородными полями Бенсонс-Вэлли. И так продолжалось до тех пор, пока плечи его не обвисли, не искривились руки, не поседели волосы и не сгорбилась когда-то прямая спина. У него было две коровы, поле он засевал пшеницей и люцерной, на огороде выращивал овощи. В хозяйстве его было еще несколько свиней да кое-какая домашняя птица. Словом, с грехом пополам можно было сводить концы с концами. Поднимался он задолго до рассвета и трудился до темноты. Он был беден всю жизнь и так бедняком и помер.
Еще в молодые годы Билл женился на дочери соседа-фермера. Не очень-то красноречивый и в юности, он становился все более молчаливым, и с течением времени весь его словарный запас постепенно свелся к вышеупомянутой выразительной фразе. Ни тяжелый труд, ни скудный словарь не помешали ему, однако, стать отцом восьмерых детей — пятерых мальчиков и трех девочек, которые появлялись на свет регулярно, с промежутком примерно в год.
Биллу Грину больше подошло бы быть святым отшельником или бродягой, чем главой такого большого семейства, но он не жалел себя, лишь бы прокормить и вывести детей в люди, и потому преждевременно состарился. Когда они были еще малы, он изредка нанимал работника — часто делать это он не мог себе позволить. Но дети понемногу подрастали, и тут уж работник был ни к чему: как только кто-нибудь из детей кончал школу, Билл приспосабливал его к работе на ферме. Они в общем мирились со своей судьбой, проявляя стоическое смирение, обычное для детей бедных фермеров, однако бывало и так, что мальчишки начинали бунтовать: очень уж безрадостен был труд, да и денег у них не водилось даже на карманные расходы. Особенно выделялся строптивостью старший сын, Алан.
Жители Бенсонс-Вэлли часто ломали себе голову, как это старый Билл Грин обходится своей единственной фразой, когда в доме начинаются нелады. Но он умел просто виртуозно играть ею, придавать ей десятки самых разнообразных смысловых оттенков.
«Ну не чертово ли наваждение!» могло означать все что угодно, в зависимости от тона, ударения на том или другом слове или жеста, который он делал правой рукой.
Если бы, например, старый Билл дожил до того времени, когда после войны дела австралийских фермеров начали поправляться, он, наверно, сказал бы:
— Ну не чертово ли наваждение!
И если бы вы сами услышали, как он говорит это, вы сразу поняли бы, что он хочет сказать. Произнесенные просто, без подчеркивания и без жеста, эти слова означали бы:
