Голландец нахмурился.
— То есть, он часто вытворьял такое, но его проступок не получьил достойного порицания! Мне не доложили. Мне! Скрыли. Ты, жьенщина, виновна в укрытии и недонесении… Понесёшь наказание!
В людскую, куда мажордом спустился для выяснения неприятных обстоятельств — не пускать же «чёрную» прислугу на второй этаж, вошёл повар Гийом. Блеснул на голландца лукавыми тёмными глазами и негромко произнёс:
— Сия особа, позволю напомнить, состоит в моём подчинении, и только я могу…
— Нет, я отвечаю за всю прислугу, — сухо ответил Ван Келлер, — и мне решать…
— Тогда придётся мне обратиться к его сиятельству, — прищурился француз, — потому я не могу творить свои блюда! Кругом одни сумасшедшие фанатики. Только что эта ненормальная Перпетуя посмела ворваться ко мне в кухню и поливала всё водой, бормотала всякий вздор о чертях, меня оскорбляла! Теперь вы третируете мою работницу, мешаете ей исполнять свои обязанности! Моё искусство не выносит суеты.
— Ваша работница не исполняла свой долг, — голос Ван Келлера стал ещё холоднее, — позволяла себе… О, ладно, — он подумал, что повар, пожалуй, и пойдёт к князю, француз, что с него взять, да ещё католик, — позже об этом поговорьим. Скажи, жьеньщина, а не болел ли чем мальчик?
— Какое болел! — всхлипнула Глафира, — Вон, то и дело есть хотел! Здоров он был. И Анна Николаевна то же скажет. Уж как она не хотела, чтобы он по ночам в кладовую шастал, всё уговаривала его не грешить…
— Та-а-ак, — Ван Келлер выпрямился, — все знали, кромье меня. Поньятно. Следующий вопрос: пропало ли что из вверенного тебье, жьеньщина, имущьества?
— Чего? — кухарка перестала плакать и вытаращилась на мажордома.
— Не пропало ли что из продуктов, Глафира? — перевёл Гийом, который освоил язык новой родины весьма пристойно и даже читал в часы досуга многомудрые вирши Симеона Полоцкого и напевные — боярина Квашнина.
— А-а-а, — протянула несчастная кухарка, — ну да… что-то такое было. Вроде бы небольшого куска окорока, того, что со Святок остался, не было. Кинулась вот сейчас только — ан, нет, лежит на месте. Всё, как есть, окромя того пирога… Попутала чтой-то, видать.
Ван Келлер недовольно пожевал губами, подумал и махнул брезгливо рукой:
— Иди себе, работай. Но я с тьебя глаз не спущу, недостойная.
Когда очередь дошла до Степана, дворецкий изрядно утомился, но сдаваться не собирался.
— Почьему ты, Степан, не следил за отроком? — ткнув пальцем в бывшего денщика, спросил Ван Келлер, — Ты не знал, что он ночью уходит?
