Прямо за нами наши друзья. Тьяден, тощий слесарь, наш ровесник, величайший обжора во всей роте. Садится есть стройный, а встает пузатый, как беременный клоп; Хайе Вестхус, того же возраста, рабочий-торфяник, который спокойно может взять в руку буханку хлеба и спросить: Отгадайте-ка, что у меня в кулаке! Детеринг, крестьянин, думающий лишь о своем хозяйстве да о жене, и, наконец, Станислаус Качинский, старший в нашем отделении, упорный, хитрый, пройдошливый, сорока лет от роду, с землистым лицом, голубыми глазами, сутулыми плечами и поразительным чутьем к опасности, хорошей жратве и теплым местечкам.
Наше отделение возглавляло очередь к походной кухне. И мы начали терять терпение, ведь ничего не подозревающий кашевар по-прежнему выжидал. В конце концов Качинский крикнул ему:
– Открывай харчевню, Генрих! Бобы-то давно готовы.
Тот лениво покачал головой:
– Сперва здесь должны быть все до единого.
– Мы все здесь, – ухмыльнулся Тьяден.
Унтер-офицер еще не понял:
– Как бы не так! Где остальные?
– Этих нынче кормишь не ты! Полевой лазарет и братская могила.
Кашевара это известие подкосило. Он аж пошатнулся.
– А я-то на сто пятьдесят человек наготовил.
Кропп ткнул его под ребра.
– В таком разе мы наконец наедимся досыта. Давай приступай!
Внезапно Тьядена осенило. Острое мышиное лицо форменным образом засияло, глаза хитро сузились, щеки задергались, он шагнул ближе:
– Слышь, приятель, значит, ты и хлеба получил тоже на сто пятьдесят человек, да?
Унтер кивнул, уныло, с отсутствующим видом. Тьяден сгреб его за грудки:
– И колбасы тоже?
Красномордый опять кивнул.
Челюсти у Тьядена заходили ходуном:
– И табаку?
– Да. Все на полный состав.
Тьяден с сияющим видом огляделся по сторонам:
– Черт подери, вот повезло так повезло! Ведь это же все теперь нам! Каждый получит… погодите… действительно, двойной паек!
Однако ж красномордый очухался и объявил:
– Так не пойдет.
Но тут и мы все оживились, подступили ближе.
– Почему не пойдет, порей несчастный? – спросил Качинский.
– То, что рассчитано на сто пятьдесят человек, на восемьдесят не пойдет.
– Ну, это мы тебе продемонстрируем! – рявкнул Мюллер.
– Еду я раздам, только ровно восемьдесят порций, как положено, – уперся кашевар.
Качинский разозлился:
– Пожалуй, пора бы тебя заменить, а? Продовольствие ты получил не на восемьдесят человек, а на вторую роту, и точка. И раздашь его! Вторая рота – это мы.
Мы приперли кашевара к стенке. Все его недолюбливали, по его вине питание несколько раз доставляли нам в окопы с большим опозданием, совсем холодное, потому что при малейшем обстреле он со своей кухней боялся подъехать поближе и наши подносчики поневоле проделывали куда более долгий путь, чем подносчики из других рот. Бульке из первой роты намного лучше. Хоть и толстый, как хомяк зимой, он в случае чего сам тащил фляги до переднего края.
