Когда передавали судно, на сдаточных актах его узловатые, с въевшейся в трещины смолою пальцы нацарапали клинописью: «Судно принял… Макук…» Да, он будто полюбовался на свое «Макук» — откинул голову назад и с полминуты двигал бровями, не выпуская ручку из рук. Глядя на него, Борька закашлялся, а у стармеха дрогнули уголки рта.
Потом новый капитан аккуратно — уж очень аккуратно! — собрал все документы и потопал кривыми валенками в контору улаживать формальности по приемке судна.
За обедом боцман возмущался:
— Двадцать лет рыбачу, на каких пароходах только не молотил, но такого не видел…
— Ты много чего не видел, Егорович, — подковыривал его Брюсов, — только зря ракушкой оброс.
— Черт знает что творится, — не утихал боцман. — Скоро Артемовну на мостик поставят!
— Вась, а Вась, это не из ваших Васюков?
— Говорят, он на кунгасах здорово рыбачил.
— Ну-ну… возле бухты, за сопкой…
— А куда на кунгасе уйдешь? Только возле берега лазить.
— Братцы-ы! А нос-то крючком!
— Но это еще не всякий орел, у кого нос крючком, — заключил боцман.
— Борис Игнатьевич, — обратился Брюсов к Борису, — а хоть зовут-то его как?
— Макук, — сказал Борька и поднял палец вверх.
— Вот Макук так Макук, — шмыгнул носом Васька.
В салон вошел новый капитан — он возвратился из конторы. Шум стих. Все украдкой, но с большим любопытством следили за ним. Он как-то неловко, смущаясь, прошел в уголок, присел на диване. Артемовна пригласила его на капитанское место, где она уже накрыла. Он сел, долго искал место, где положить шапку, стал есть.
Бросились в глаза его руки. Черные от въевшейся смолы, с надавленными работой пальцами, узловатые в суставах, тонкие в запястьях. Как лопаты. Они даже ложку коряво держали. А съезжающий рукав свитера он то и дело подворачивал. Причем подворачивал, когда в ложке был суп, который выплескивался капельками.
Вспомнились руки Петровича… А как Петрович ел! Схлебывал с кончика ложки, тарелку отклонял от себя. Много говорил за обедом. Иногда отодвигал тарелку и рассказывал, как юнгой ходил на паруснике, как однажды на камни выбросило. Часто делился похождениями на берегу или обсуждал новые романы… Этот ел молча. Медленно и аккуратно. Упал кусок хлеба. Он поднял его, сдунул мнимые соринки и продолжал есть. Петрович такой кусок отодвинул бы или кинул в мусорное ведро. Пообедав, новый капитан достал кисет и бумагу, стал мастерить самокрутку.
Брюсов попытался втянуть его в разговор. Дипломатично закидывал удочки в разные рыбацкие истории, стал рассказывать о сказочных уловах, штормах, авариях и редкостных рыбах. Макук, как уже окрестила его команда, молчал. Тогда Брюсов рассказал о прошлогоднем урагане, который выбросил девять траулеров в Курильском проливе. Дед рассеянно заметил:
