— Или расстрел, — заметил Валентин Александрович, отодвигая тарелку в сторону. — Впрочем, мне расстрел не грозит. Я, чтоб вы знали, в это воскресенье в тринадцать ноль-ноль на Подоле читал лекцию…
Вот еще один с алиби. Сговорились они, что ли? У всех на воскресение есть алиби!
— Лекция о Бодлере, между прочим, — Дзюба сделал многозначительную паузу. По лицу столичного гостя было видно, что в его мире сыщики и Бодлер несовместимы. — Это мое хобби, — не дождавшись реакции, Валентин Александрович благодушно улыбнулся. — Я имею в виду, Бодлер. В зале сидело человек тридцать, не говоря уже о Самойловиче из общества «Знание», который так трясся над моим гонораром, что чуть собственный кошелек не потерял. Разошлись около трех. Мог я за час доехать из Киева до этой дыры? Никак не мог. Так что, увы…
— Не обязательно лично присутствовать, — равнодушным тоном, будто обсуждая отвлеченную теоретическую проблему, заметил Сквира. — Найти сообщника, спланировать грабеж, а самому лежать под капельницей или с лекцией выступать — так, собственно, чаще всего и ведут себя интеллигентные преступники…
Дзюба перестал жевать.
— О-о! — наконец закивал он. — Вполне, вполне… Жаль, думал остаться вне подозрений. Впрочем, подогревает кровь…
Откуда-то из полумрака появилась официантка. Сквире она дала меню, у Валентина Александровича забрала опустевшие тарелки и исчезла, бросив напоследок:
— Сейчас будет горячее.
Капитан взглянул на цены и понял, что заказывать ничего не будет. Для приличия поводил немного пальцем по строкам, но, кроме кофе, «натурального, молотого», ничего выбрать не смог. Тридцать копеек. Можно пережить.
— Часто вы… ну… бываете в Володимире? — проклятый барьер в мозгу не давал нормально говорить. Из-за цен он так разволновался, что ли?
— В Володимире?.. Ах да, в этом городке! Я тут в первый раз. Знаете, жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на… гм…
— А чем, собственно, вы занимаетесь, Валентин Александрович?
— Я художник. Причем признанный, что намного приятнее, чем непризнанный. Пишу или для славы, или для себя, или за деньги.
— Это все разные жанры?
— Жанры? — расхохотался мужчина. — Жанры? Вы великолепны! Хотя, конечно, можно сказать и так. Впрочем, нет, жанр у меня один — городские пейзажи. Просто для денег я пишу Андреевскую церковь. Конвейерным, так сказать, способом. Для славы — стройки пятилетки…
— А для себя?
— А для себя — городские дворики. Вот представьте: дом дореволюционной постройки. Кладка уже кое-где потрескалась, трещины в штукатурке, плющ разросся. Во дворе, в тени, на скамеечке, сидят две женщины, пожилая и помоложе, и наблюдают за попытками маленького мальчика затащить обратно домой огромную лайку, их общего любимца. Эту картину я буквально вчера закончил. Каково?
