Панос приготовил кофе, выпил горячий горький напиток, а через двадцать минут, трезво поразмыслив, пришел к выводу, что нет веских оснований для отказа возить Мински. Мински — великодушный человек, и он тут ни при чем. Виновата эта немка. Я был знаком с Бритт два часа, мы спали вместе. А то, что произошло с ней, возможно, просто случай. Вероятно, адвокат прав — Бритт соврала. Проститутка. Хорошо еще, что все так кончилось. А я чуть было не влюбился. Действительно, хотел помочь ей. Пойти ради нее в суд. Меня бы, возможно, временно отстранили от занятий в Сорбонне! Бедная мама! Я должен написать ей, прежде чем заеду к Мински. Сегодня воскресенье. Бритт? Будь я проклят, если напишу ей хоть раз или хотя бы прочитаю ее письмо. Впрочем, она, вероятно, больше не напишет. Возможно, она холодна, как лягушка, но красива, так красива, что я действительно вначале подумал… Выбросить ее из головы, эту проститутку, даже если она действительно богата. Как я сказал — выбросить ее из головы? Да я уже забыл и думать о ней. Я даже не могу вспомнить, как она выглядит. Панос опустил голову на руки. «Как сильно щемит сердце», — подумал он.
Бритт Рендинг вынула бумаги из сейфа, и адвокат Мински просмотрел их. Он был согласен с Бритт в том, что ее отец проиграет судебную тяжбу. Она подробно написала отцу. В своем ответном письме отец умолял ее не разорять его и оставить в покое. Мы внимательно, до мельчайших подробностей изучили ответ ее отца и, взвесив все за и против, пришли к выводу, что Рендинг не предпримет никаких действий, которые могли бы помешать дочери выступать в нашем клубе. Адвокат был полностью с нами согласен. Два опытных наставника начали обучать Бритт. Они упорно работали с весьма честолюбивой девушкой. За ангельской внешностью голубоглазой красотки скрывались упрямый характер и несгибаемая воля. В первый месяц пребывания во Франкфурте Бритт написала пять писем Паносу. Когда же письма вернулись со штампом «адресат отказался», она перестала писать. Ей было очень грустно, но она не подавала виду. В то время мы с ней были одиноки и тянулись друг к другу. Я сочувствовал ей и даже отыскал для нее небольшую комнату и часто сопровождал ее на вечеринки. Само собой разумеется, мы полюбили друг друга, хотя наша любовь была непостоянной. Любовь двух людей, терзаемых противоречивыми чувствами, двух упрямцев и неудачников. Это скорее была не любовь, а дружба. Бедная Бритт, ей всегда не везло с мужчинами. Она начала восхищаться мной как писателем. Теперь-то я знаю, что именно этот восторг заставлял ее ревновать к любой знакомой мне женщине и прежде всего к Лилиан Ломбард. Бритт говорила, что Лилиан была причиной всего произошедшего со мной. Она ненавидела Лилиан. Бедная Бритт, сколько ненависти было в ней.
