— Ты ошибаешься, — сказала она и, бережно взяв книгу, прижала ее к груди.
— В этом удивительном мире есть только одна истина: я больше не могу писать!
Дверь с шумом распахнулась. Обернувшись, мы увидели Мински. Он стоял у порога, ужасно бледный, взволнованный, едва переводя дыхание.
— Что стряслось? — спросил я сердито.
— Сейчас же идем в контору. Тебя требуют к телефону. Что-то случилось.
— Где?
— Не знаю… — Он потащил меня к двери. Я машинально следовал за Мински, совершенно не понимая, о чем тот говорит и куда меня тащит. В висках у меня стучало, лицо пылало от прилившей крови, но руки и ноги были холодны как лед. Я с трудом тащился за Борисом, тщетно пытаясь, сделав глубокий вдох, восстановить дыхание.
— Кому понадобился Ричи сейчас, в это время? — спросила Ванесса хриплым, простуженным голосом.
— Своей Лилиан Ломбард! — тревожно ответил Мински.
Я стоял словно истукан, не в силах произнести ни слова. Тут я услышал, как Ванесса прошипела:
— Как, его Лилиан?
— Но это совсем не моя Лилиан! — заорал я, совершенно теряя контроль над собой.
— О да! — мрачно улыбнулся Мински. — Если он так кричит, значит, это именно его Лилиан.
— К черту! — снова заорал я, толкнув его в грудь. — Это не моя Лилиан! Для меня она больше не существует! Пойди и скажи ей, что меня совершенно не интересует, что с ней случилось на этот раз! Я не хочу знать! С ней всегда что-то случается. Что же на этот раз?
— Она покончила с собой, — ответил Мински.
Я остолбенел. Ванесса снова чихнула.
— Изволь закрыть дверь, — заорал я. — Ванесса и так простужена. Так ты говоришь, покончила с собой? — Я заметался по комнате, все еще толком не соображая, о чем говорит Мински и что мне следует предпринять.
Мински подошел к двери и резко захлопнул ее.
— Не кричи на меня! — не повышая голоса, сказал Борис.
— Лилиан уже однажды пыталась! — закричал я.
— Дважды! — крикнула Ванесса.
Да, действительно она уже дважды покушалась на свою жизнь. Ванесса хорошо знала и Лилиан, и меня, а я хорошо знал Ванессу.
— Ну, пусть дважды, — неожиданно спокойно сказал Мински. — Но, кажется, в третий раз получилось.
— Именно поэтому она и звонит?
Я почувствовал неприятную дрожь в руках, как будто сотни тонких иголочек одновременно вонзились мне в пальцы. Я попытался сжать кулаки, но руки совершенно не слушались меня.
— Она не может говорить, — сказал Мински. — Только бормочет. Она что-то проглотила… Яд… Я едва мог разобрать. Она чувствует, что умирает, и поэтому она позвонила.
