Я слышал, как Петра рыдала, а Ванесса всхлипывала.
— Хорошо, я уйду… Но неужели у меня нет никакой надежды?..
— Нет, нет, нет!
Едва я успел спрятаться в темном углу, как дверь распахнулась, и оттуда выскочила обезумевшая лесбиянка.
Дверь захлопнулась перед самым ее носом, и она, спотыкаясь, словно слепая пошла по коридору в направлении зеркального зала.
Я смотрел на нее со странным, непонятным предчувствием того, что эта женщина сыграет важную роль в моей жизни. Я счел эти предчувствия абсурдными, а спустя две недели они оправдались.
Когда я вошел, Ванесса с размазанным по лицу гримом сидела в голубом купальном халате у туалетного столика. Сегодня ночью вместо нее будет выступать другая артистка, а Ванессе придется провести ночь в гримерной. Гримерная Ванессы была самая большая и самая уютная. Матовые стекла окон, закрытые снаружи решеткой, выходили во двор. У стены стояла кровать, покрытая ковровым покрывалом. Ванесса иногда ночевала в гримерной. Рядом покачивалось кресло-качалка, на котором уютно свернувшись клубком, дремала ее любимая кошка — игрунья и баловница Лолита. Пушистого зверька подарил Ванессе Мински. Он же дал котенку имя. Все-таки Борис Мински был начитанным, с университетским образованием человеком. Ванесса украшала стены своей уборной всякой ерундой, какая только могла взбрести ей в голову. В основном афишами и иллюстрациями из книг и журналов. Над кроватью висела страничка из блокнота, на которой было написано несколько слов на греческом языке.
— Хэлло, Ричи, — приветствовала меня Ванесса.
Я дал ей немного времени, и она быстро пришла в себя. Вытерла размазанный по лицу грим, наскоро причесалась и запахнула свой голубой халат. Затем она повернулась ко мне, и жалкая улыбка осветила измученное лицо девушки. Теперь она говорила нормальным голосом, а лицо ее уже не было столь затравленным, как прежде.
— Очень рада тебя видеть, — продолжала Ванесса.
Я поцеловал ее в лоб, поздравил с успехом на сцене и сказал, что публика, как всегда, была от нее в восторге. Эти слова я говорил ей, вероятно, уже сотни раз, и каждый раз она слушала меня с широко распахнутыми, как у куклы, глазами. Она, как всегда, поспешно спрашивала:
— Неужели, Ричи, неужели?
Меня стали называть Ричи с тех пор, как я начал работать у американцев в 1946 году. Они и дали мне это имя, которое прочно пристало ко мне.
— Ты с Борисом тоже наблюдал за мной?
— Да, — соврал я. — Борис интересуется, видела ли ты кого-нибудь из гостей, прибывших из Гамбурга?
