— Его жена сшила из мешков чехол, набила его соломой. Это была наша постель, — рассказывает Людмила. — Хозяева и сами спали не на лучшем. Небогато они жили, и, как теперь понимаю, совсем им не нужна была работница. Да мама и не чувствовала себя ею. Она работала наравне со всеми взрослыми членами семьи Каунайтисов и ела с ними за одним столом. Пожалели они нас. У самих достаток невелик, собственных детей — семь человек да нас двое. Но первую кружку парного молока хозяева отдавали мне, как самой маленькой и слабенькой. Мама была рада, что мы к ним попали — были сыты, не испуганы, не избиты.
До осени 1943 г. прожили Уютовы в этой простой сердечной семье. По аусвайсу, немецкому документу, заменявшему подневольному человеку паспорт (кстати, выхлопатанному Игнасом), Наталья значилась литовкой, вышедшей замуж за русского офицера. Но и это не спасло ее от угона в Германию.
Каунайтисы искренне жалели женщину, ее белокурую, кудрявую девчушку, забавно лепетавшую по-литовски. Уговаривали Наташу оставить ребенка у них, уверяли: Люсите будет им дочерью, внучкой. Умом она понимала, что у Каунайтисов девочке действительно будет спокойнее и безопаснее, но материнское сердце не мыслило разлуки.
В один из слякотных, промозглых дней сорок третьего года к железнодорожной станции Кретинга под конвоем шла многочисленная колонна женщин и детей. Шли они в неизвестность — в эшелон, отправляющийся в Германию с новой партией восточных рабов.
— Среди них была и моя мама и я, — рассказывала Людмила, — возможно, в той же колонне находились Нина Михайловна Минеева, жена политрука-пограничника М.Баранова со своими малолетними девочками, из которых младшая — Элеонора тоже родилась в Димитравасе; Ольга Галина с детьми и малышом, тоже рожденном в концлагере: Танюша, Галина и Лева Плесков. Несколько лет назад я случайно узнала, что Таня жива и работала одно время на Севере. А вот следы светловолосого, с кудрявым чубчиком Левушки так и затерялись.
Сколько же человеческих жизней унесла, искалечила война, перемололи фашистские концлагеря и всемирно известные «фабрики» смерти по уничтожению людей и «рядовые», каким был Димитровский концлагерь!
Маленькая Люся даже после возвращения из Германии (в июле 1945 г.) отъевшись, отоспавшись в гостеприимном бабушкином доме, часто с тревогой напоминала маме, чтобы она поискала в деревне аппельплац и они не опоздали на проверку-перекличку, а то их накажут. Когда гремел гром, она деловито говорила: «Бомбят — нужно идти муку воровать!» Потому что при налете и бомбежках союзнической авиации охрана концлагеря пряталась, и голодные узницы пользовались временной безнадзорностью, добывали, как могли, крохи пропитания, в том числе и муку. Потом ее делили в бараке и тайком пекли пресные лепешки, подкармливали детей. Еще долго, очень долго кричала и металась по ночам Люся от недетских своих снов. На ее глазах, на глазах женщин и детей, согнанных на экзекуцию в одном из концлагерей, в назидание был четвертован советский разведчик, почти мальчик, выданный предателем.
