Санкт-Петербургские вечера | страница 41
.....Quis inepti
Tarn patiens capitis, tarn ferreus ut teneat se.
Но прежде чем покончить с этим предметом, я хочу предложить вам еще одно наблюдение, всегда меня поражавшее. Как объяснить, что в первобытных языках всех древних народов обнаруживаются слова, с необходимостью предполагающие познания, этим народам чуждые? Откуда, к примеру, взяли греки (по меньшей мере, три тысячи лет назад) эпитет Physizoos («дающая жизнь» или «обладающая жизнью»), который Гомер несколько раз использует по отношению к земле? Или почти синонимичный ему Pheresbios — его в том же контексте употребляет Гесиод.>41> А откуда у них еще более замечательный эпитет Philemate («любящая кровь» или «жаждущая крови»), данный земле в одной трагедии?>42> Кто научил их называть серу, символ огня, «божественной»?>43>Столь же поразительно и слово Cosmos, которым называли они мир.>16 Греки называли его красотой, ибо всякий порядок прекрасен, как говорит где-то славный Евстафий/>50 в мире же существует высший порядок. На эту мысль натолкнулись и римляне, выразив ее словом Мип-dus, которое и мы у них позаимствовали, придав ему, правда, французское окончание. Различие лишь в том, что первое слово, Cosmos, исключает представление о беспорядке, а второе, Mundus, отрицает идею грязи, — но в основе здесь одна и та же мысль, а потому оба слова равно истинны и равно ложны. А еще объясните мне, прошу вас, как могли эти древние латиняне, знакомые лишь с войной и хлебопашеством, додуматься до того, чтобы в одном слове выразить идеи молитвы и наказания?>17 Кто научил их называть лихорадку «очистительной» или «искупительной»?>18 Не очевидны ли здесь сила суждения и истинное понимание связи вещей, благодаря которым народ и сообщает правильность именам? Однако поверите ли вы, что подобная глубина мысли была возможна в ту эпоху, когда и писать-то едва умели, когда диктатор возделывал заступом собственный сад, когда сочинялись такие стихи, в которых Варрон>(52) и Цицерон уже ничего не могли понять? Эти и другие слова (а их можно привести во множестве), связанные со всей философией Востока, являются остатками более древних языков, исчезнувших или забытых. У греков на сей счет сохранились древние предания, и кто знает, не об этой ли истине свидетельствует Гомер (может быть, бессознательно), когда упоминает о людях и вещах, которых боги называют так, а люди — иначе?>19
Читая нынешних метафизиков, вы встретите бесконечные разглагольствования о важности знаков и о преимуществах, как они выражаются, «философского языка», который был бы создан априори или усовершенствован философами. Я отнюдь не намерен входить в вопрос о происхождении языка (совпадающего, замечу мимоходом, с проблемой врожденных идей), но в одном могу вас уверить, ибо нет ничего более очевидного: в детском своем возрасте народы обладали изумительным даром создавать слова — зато во времена самые просвещенные философы оказались к этому совершенно неспособны. Припоминаю, что и Платон отметил подобный талант юных народов.