В общем, господа, нет ничего столь же удостоверенного всевозможными доказательствами, столь же общепризнанного в той или иной форме, наконец, столь же правдоподобного по внутренней своей сути, как теория первородного греха.
Позвольте сказать вот еще о чем. Надеюсь, вы без труда поймете, что изначально поврежденный в своей основе разум не способен и вечно пребудет неспособным (если не претерпит сущностного возрождения) к тому неизреченному созерцанию, которое старые наши учители столь метко именовали блаженным видением, ибо оно приносит вечное блаженство и само по себе является таковым, — точно так же, как вы постигаете, что поврежденный в своей основе материальный глаз неспособен переносить солнечный свет. Так вот, эта неспособность наслаждаться солнцем и является, если не ошибаюсь, тем единственным следствием первородного греха, которое мы должны рассматривать как прирожденное и не зависящее от любых нынешних прегрешений.>27> Мне кажется, наш разум может воспарять столь высоко, и он, полагаю, вправе испытывать при этом удовлетворение, не утрачивая своей покорности.
Рассмотрев человека самого по себе, обратимся теперь к его истории.
Весь человеческий род происходит от одной пары. Эту истину, как и все прочие, пытались отрицать — но что толку?>5
Мы слишком мало знаем о временах, предшествовавших всемирному потопу, и весьма вероятно, что нам и не следует знать больше. Впрочем, сейчас для нас важна только одна мысль, и ее всегда нужно иметь в виду: дело в том, что наказания всякий раз соразмерны познаниям виновного, а значит, потоп предполагает преступления неслыханные, а эти последние в свою очередь указывают на познания, бесконечно превосходящие те, которыми обладаем мы. Все это достоверно и нуждается теперь в дальнейшем исследовании. Эти познания, освобожденные от связи со злом, сделавшей их гибельными, пережили
вместе с семейством праведника истребление человеческого рода. Замечу, что в вопросе о сущности и развитии наук нас ослепляет грубый софизм, обвороживший буквально всех: о той эпохе, когда люди непосредственно из причин выводили будущие следствия, мы судим по тем временам, когда они с трудом поднимаются к причинам от следствий, занимаются одними лишь следствиями, утверждают, что искать причины бесполезно или даже вовсе не представляют себе, что такое причина. Нам без конца твердят: «Подумайте только, сколько времени понадобилось для познания той или иной вещи!» Какое невероятное ослепление! Нужен был лишь миг! Ведь если бы человек мог понять причину хотя бы одного физического явления, он непременно постиг бы и все прочие. Мы просто не желаем замечать, что именно те истины, которые открываются с наибольшим трудом, для понимания являются чрезвычайно легкими. Решение задачи «короны» (определение площади кольца, заключенного между двумя концентрическими кругами) заставило некогда трепетать от восторга глубочайшего геометра древности — но это же решение находим мы сегодня в любом начальном курсе математики, и оно под силу заурядному четырнадцатилетнему рассудку. Платон, рассуждая о том, что всего важнее знать человеку, добавляет со свойственной ему проникновенной простотой: «Этим вещам можно научиться легко и в совершенстве, если кто-то их нам преподаст».
