Попрощалась я с Тараской у калитки. Сказала, что здесь "мои" живут, только не стала объяснять, что живу — отдельно. Ни к чему. Сейчас "мои" в гости ушли, но скоро вернутся, поэтому не могу сегодня в дом пригласить. Тарас понимающе закивал, и прижал меня к себе. И поцеловал, — правда, в щеку. Все действия были так быстро произведены, что я ничего и не поняла толком. Не оттолкнула. Лишь сердце забилось загнанным зайчиком…
Тарас ушел. Сказал, что несколько ближайших дней будет работать допоздна, даже не знает точно, сколько именно дней, — один из сменщиков заболел, — но, как только вырвется, в первый же выходной прибежит ко мне на работу. И я не сказала: "нет". Удивительно: не было сказано никаких привычных фраз вроде: "нравишься — не нравишься", — видимо, и так всё было ясно: у него, во время танцев, тоже сердце отстукивало и щеки горели. Симпатия налицо у обоих. И так мне хорошо, уютно на душе стало. Какая-то обезмысленность словно навалилась. Или… я влюбилась в Тараску? Вот так, сразу? Без всякой гордости?
Вошла. В квартире пусто. На улице собаки "брешут", — всё как всегда. Точно, в ресторан пошли. Или, может, в кино."Молодые", одно слово… Нельзя завидовать!..
Чай попила с листьями малины и смородины, — бабушка всю семью этой "сушеницей" снабжает, — полезная и вкусная вещь, если смешивать при заваривании с чёрным чаем. Посидела на диване в одиночестве, включила радио. Чёрная тарелка репродуктора на стене вещала об успехах в сельском хозяйстве. Скучно. Включила приёмник, — записанный подучётно на маму уже несколько лет, — поймала приятную "отдыхающую" музыку, хотела расслабиться. Домой идти было поздно, — темно на улице. Останусь здесь ночевать… Но расслабиться не получилось, хотя Мотька, который пока так и живёт у "родителей", — очень отчим просил котёнка ему оставить, особенно во время болезни, якобы кошки — целители, а сам просто полюбил Мотьку, — настойчиво мурлыкал мне песенку прямо в ухо и обнимал нежно… Но мысли мои неспокойные не позволили спокойно на месте посидеть: вскочила я, неугомонная, и принялась снова карманы обшаривать. Правда, действовать следовало осторожно, зато момент был удачный избран: отчим был уверен, что меня в эту ночь в доме не будет, — значит, наверняка, утратил временно бдительность… И моя комсомольская совесть вновь взыграла: очень хотелось мне его на "чистую воду" вывести. Вот только зачем, — ответа бы не дала: ведь хочу матери счастья, значит, всё равно не буду выдавать отчима, что бы там он ни натворил. Если только он — не убийца… Но такого о нём даже я не думаю… Мне повезло! Уже в третьем из "обрысканных" карманов нашла вскрытый конверт, на котором обратный адрес был написан неразборчиво до крайности, — очевидно, намеренно, так как город (Горький) и индекс отправителя были выписаны прекрасно и отчетливо. И адрес отчима — то есть адрес нашего дома — тоже хорошо написаны. Вывод — отправитель сознательно неразборчиво написал свой адрес зачем-то… Ну, да это неважно… Важно, что за письмо такое? Может, родственники какие отчиму пишут? Только что-то он о родне особо не распространяется… Ни о каком Горьком, — бывшем Нижнем Новгороде, в далёком 1932 переименованном в честь великого пролетарского писателя, — которого я, признаться, не люблю, — или не понимаю, — никогда отчим словом не упомянул… Признаться, мне бы очень хотелось однажды побывать в этом волжском городе, основанном князем Юрием, — или Георгием, — Всеволодовичем в 1221 году у места слияния двух великих рек Волги и Оки как опорный пункт обороны границ Владимирского княжества от мордвы, черемисов и татар… Итак, что же в этом тоненьком письмеце? Почитаем… Текст мал и прост:
