— Я свечей не продаю и денег за них никогда не беру.
— Но ведь батюшка взял эти деньги для вас! — волнуясь, шептала Надя.
— Это его дело. А я ему многим обязан.
И по тому, как он низко поклонился Игнатию, Надя увидела, что он заискивает перед ним.
Началось причастие. Игнатий долго и трогательно говорил о том, что, если кто на душе утаил что-нибудь недоброе, обман, корысть или другой грех, тот пусть лучше не подходит и не оскверняет святую чашу с причастием. Ибо это тягчайший грех. И святая чаша отвернется от того человека.
С ужасом смотрела на чашу Надя — она все ждала, что чаша с причастием выскочит из батюшкиных рук. А Женя как ни в чем не бывало выпила из золотой ложечки немного сладкого вина с размоченными в нем крошками просфоры да еще ловко отвернула лицо, когда Олин отец, помогавший Игнатию, хотел ей вытереть губы красным шелковым и совершенно уже промокшим от вина платком.
У Игнатия лоснились щеки, он весь сиял и самодовольно подпевал басом хору. А святая чаша крепко сидела в его жирных веснушчатых руках.
И тут Наде первый раз в жизни стало стыдно за бога, за батюшку, за себя, и она в первый раз с тревогой в сердце подумала о том, что, может быть, и правда все это чепуха.
Ваня Кукин был лакей. Он накрывал на стол к утреннему и вечернему чаю, к завтраку и обеду. Под его командой состоял целый взвод горничных. Белобрысый, маленького роста, с длинными светлыми усами, он всегда что-то бормотал, и при этом его длинные усы, торчащие в стороны, шевелились, как у таракана. Его так и прозвали — Таракан.
Тем не менее аккуратный и исполнительный Ваня считался любимцем инспектрисы, почтительно носил за ней зонтик, накидку, стакан воды с лимоном и угадывал все ее причуды. Горничные боялись его, а девочки постоянно дразнили.
Это был единственный мужчина, который почти весь день вертелся среди огромного количества женщин всех возрастов и девочек.
Утром он принимал из подъемного люка от повара Ли Су-чана французские теплые булочки, расстилал чистые скатерти на двадцать столов. Расставлял посуду, которую ему подавали на подносах горничные. После чая или завтрака убирал со столов и снова накрывал их для обеда или вечернего чая.
В белом сверкающем пиджаке и крахмальном переднике, в низких, гармошкой, лакированных сапожках, неслышно ходил он по огромной столовой, где одну стену занимал буфет из светлого ореха с посудой «от Корнилова», а посреди другой, между окон, обращенных на восток, возвышался киот с иконой.
