В этой крошечной кухне, всегда тем не менее ослепительно чистой, тетя то растирала мак, то варила яйца пашотом, толкла миндаль и сбивала «испанский ветер», запекала «розовое облачко» или сербские пирожки из кедровых орешков, выкладывала из блинчиков «бабушкин повойник», румянила рыхлые коржики и «щеголихи-беляночки», подсушивала лепестки сорванных после росы душистых роз для приготовления розовой муки.
Пряные запахи ванили, корицы, гвоздики наполняли кухоньку, где у тети Дуни никогда ничего не подгорало, не чадило и как будто готовилось по какому-то волшебству, не брызгая, не заливая стенок кастрюль, где картошка всегда получалась нежно-золотистая, заливное сразу, не нарушая формы, аккуратно выкладывалось на блюдо, пирожки были в меру румяные и где не разваливался ни один пельмешек.
И тетя, подсаливая, румяня, запекая, сбивая то сливки, то сметану, переворачивая котлеты, прислушиваясь к тому, не слишком ли сильно бурлит борщ, еще следила за тем, как Бондаренко читает заданный ему Василием Матвеевичем урок по букварю.
— Бе, эр, ю — брю... — протяжно тянул он по складам. — Ка, и — ки... — И вдруг, догадавшись, что это означает, радостно и быстро вскрикивал: — Пуштаники, ваша благородия! — И опять медленно тянул: — Вэ, е — ве... Дэ, о — до. Ведо... Эм, о — мо. Ведомо... Эс, тэ, и — сти… — И, быстро сообразив, опять выкрикивал: — Гузета, ваша благородия!
Тетя, нахмурив густые темные брови и нацепив на кончик носа пенсне Василия Матвеевича, которое ей было вовсе не по глазам, и глядя поверх стекол, одобрительно говорила:
— Ты стараешься, Бондаренко. Это хорошо. Только вот опять загибаешь страницу! А полковник что приказывал?
И Бондаренко, подвижной, веселый солдат, вскакивал с табуретки и радостно выкрикивал, как на учении в казарме:
— Так что рад стараться, ваша благородия!
Рано утром тетя в платье «реформ» ходила с Бондаренко на базар. Она шла, размахивая руками, в своих загнутых вверх носками ботинках, и казалось, что сначала появлялись эти носки, а потом уж приходила и сама тетя Дуня.
Она обходила все ряды, с ворчанием пробовала продукты, приговаривая всякий раз: «Ух, насилу выплюнула!» — и, разбранив всех торговцев, покупала самое лучшее мясо, зелень и молоко.
Все китайцы знали сердитую мадаму, посмеивались над ней и, все-таки, несмотря на ее чудачества и грубый голос, не только любили продавать ей, но каждый считал за честь угодить тете Дуне своим товаром.
Однажды тетя Дуня остановилась у прилавка со свежими хлебцами. Она выбрала пушистый калач и хотела уже взять его у китайца, как к ней подскочил молодой разбитной русский купец и, отстранив корзину, куда денщик хотел положить хлеб, воскликнул:
