И Надя старалась не огорчать маму. И если все же она ее порой и огорчала, то это случалось потому, что мир в ее голове был иной, как и у охотничьего щенка Кадо, который вчера принес, загребая ногами и виляя хвостом, и положил у ног мамы двух курцевских гусей, которых он сам же и придушил, возбужденный первыми успехами недавней охоты на болоте.
А вот Маня не любила мать и не любит господина Курца. Но как можно не любить отца?!
Надин папа умер, и Надя никогда, никогда уже не будет его знать. Она часто думала об отце, хотя не помнила его совершенно. Большой портрет отца висел над маминой кроватью, украшенный японскими иммортелями. Молодое красивое лицо ласково смотрело на Надю, когда она, укладываясь на ночь спать, говорила и ему «спокойной ночи».
И в долгие зимние вечера, когда на небе загоралась сизая неприветливая заря, Надя, возвращаясь с улицы, мечтала:
«Как хорошо, если бы меня дома встретил отец! А мама, не отрываясь от тетрадок, сказала бы: «Ну вот, опять вы начнете возню!».
Так именно говорила Дарья мужу Семену, который был сторожем в школе и у которого был сын Митька.
И пусть бы этот папа был совсем как Семен, с кривым носом, изрытым оспой, пусть бы он даже бил Надю, как бил своего Митьку пьяный Семен.
Но папы нет. И никогда уже не услышит Надя его голос, не узнает, как он смеется, сердится или грустит.
«А если бы твой фатер был вор или разбойник, ты бы тоже его любила?» — вспомнила Надя Манины слова.
И, ложась спать и снова задумавшись над этим вопросом, Надя, прощаясь с отцом, вдруг громко, отчеканивая каждое слово, сказала:
— Я бы все равно любила.
А дни, эти путники вечности, всё шли и шли... И стала Надя замечать, что мама в разговорах со знакомыми и друзьями чаще и чаще упоминает какие-то незнакомые слова: Чемульпо, театр военных действий, Дальний Восток.
Зимой, когда из далекой России приходила свежая почта, Надя почти в каждом номере «Нивы», рассматривая картинки, видела русских раненых солдат на биваке и сестер милосердия в белых косынках с крестиками. Это была война. И еще Надя узнала, что война идет на Дальнем Востоке и что ее тихий городок — это тоже Дальний Восток. Она еще не знала, почему это Восток и почему он Дальний, но зато хорошо поняла, что война идет близко, что напали на русских японцы, те самые японцы, которые торговали в их городке, чинили часы, были прачками и няньками, которые в «День мальчиков» украшали кровли своих домов синими ирисами, а в первый «День крысы» приносили из тайги молодые сосенки — символы долголетия — и не стригли своих ногтей.
