Звук быстро достиг такого уровня, что увлек за собой все тело. Последним к общему веселью присоединилось лицо - оно вдруг, как река, разом вскрылось, обнаружив замечательную искристость. Особенно много света разбрасывали зубы - ровнехонькие, какие только у тех бывают, кто рос рядом с лошадьми.
- Талгат Ниматович, ты теперь все тут знаешь, свой человек, - натужно пошутил Ваганетов. Он ужас как напугался, когда Кожамкулов вспылил. - Счас хозяйке поможем. - И стал сгребать бумаги со стола. Множественное число сделало казаха участником уборки, хотя сам он ничего не делал, а продолжал по инерции смеяться. Даже специально смех продлевал, потому что еще не решил: дальше обижаться или смилостивиться и сесть за стол. Жена на детях научилась такие вещи тонко чувствовать.
- Если нетрудно, откройте, пожалуйста, шпроты.
Она подала гостю консервный нож. Тот взял не сразу, а предваритель но убедившись, что на наших лицах нет и тени улыбки. Зато уж когда взял, то действовать стал по-хозяйски. Положил под банку салфетку, наш консервный нож забраковал, вынул из кармана свой, перочинный, в чехольчике, с богатейшим набором лезвий, и в два счета справился с толстенной, еще советской раскатки жестью.
- Спасибо вам большое, а то для меня это такое всегда мучение, скокетничала жена. - Саша нас даже не познакомил.
И, назвавшись, протянула Кожамкулову руку. Однако этот человек так к миру настороженно относился, что почти не делал автоматических движений, обязательно мгновение думал. У него даже пластика была какая-то странная кукольная, прерывистая. Но, взявшись все-таки за руку, он не просто ее пожал, а торжественно поцеловал, и так галантно, как это уже никто, кроме пожилых театральных администраторов, делать не умеет.
Ваганетов следом подошел знакомиться. Хотел было взять ту же высоту, но побоялся осрамиться и просто трясанул всю конструкцию от кисти до плеча.
- Садитесь, пожалуйста, сейчас приборы принесу, - пригласила жена.
Еда на столе и бутылка уже стали забирать над гостями власть, отчего в их облике и движениях появилась некоторая лунатичность. Уселись, руки оба положили на ширину тарелки, воцарили тишину. Словно голову жертвенной птице, я свернул винтовую пробку. Спины выпрямились. Бутылка, не желая расставаться с содержимым, выпускала ледяную струю гулкими сердечными толчками.
- Чего это вы половините? - неприязненно осведомился Ваганетов, заметив, что я себя несколько обделил.
