— Ах, простите, чуть не забыл. Его превосходительство поручил передать вам небольшой сверток. Эй, унтер, подай даме генеральский подарок!
— Слухаю, ваше высокородие! — откликнулся Шпитальный. — Зараз принесу.
Дальше все произошло с молниеносной быстротой. Шпитальный связал руки фельдшерице, а Дундич, заткнув ей рот платком, вновь представился:
— Я — Красный Дундич. Приехал за вами. Надо спасти жизнь хорошему человеку. Спасете — и мы вас отпустим. Даю слово!
Дундич перебросил фельдшерицу через седло, прикрыл буркой.
По хутору ехали шагом, не торопясь. Это раздражало Шпитального. Раз дело сделано, надо ветром нестись домой. А Дундич почему-то медлит. Но тогда он еще не знал всех приемов своего командира. Оказывается, даже в минуты смертельной опасности Дундич сохранял спокойствие, чтобы не навлечь на себя подозрений.
Однако стоило всадникам выехать за околицу, как они дали волю коням.
Стрепухов внимательно выслушал своего помощника. Он ни разу не перебил его, а лишь одобрительно кивал головой. Решительность и находчивость Дундича нравились командиру полка.
— Я всю правду рассказал, Петр Яковлевич, а теперь отдавайте в трибунал.
— Да что ты, Ваня. Я пошутил. К награде тебя представлю. — Стрепухов притянул к себе Дундича и крепко обнял. — Ах ты, мой человечный человек. Недаром пословица молвит: «Друга любить — себя не щадить». Ну, как себя чувствует твой дружок, Сороковой?
— Пулю вынули, ему стало легче. Заснул парень. Фельдшерица при нем.
— Слово перед ней сдержишь, отпустишь? Честность всегда уважается, даже противником. Вот генерал Краснов нас обманул. Когда его красногвардейцы под Гатчиной захватили, он слово дал, что руки на народную власть не подымет. Его под «честное генеральское» отпустили, а он брехуном оказался. Сначала с немцами снюхался, теперь с Антантой. Против народа белоказаков поднял. Я его знаю — ничтожный человечишко. А наше, большевистское слово — это честное слово.
— Фельдшерица на прежнее место не вернется. Сама не хочет.
— По…нят…но… — протянул Стрепухов. — А колдаировская деваха? Спишем?
— Да что вы, Петр Яковлевич! Дозвольте за Марийкой съездить.
— Не время, Ваня. Вот возьмем Иловлю, тогда и в отпуск съездишь. Погоди малость.
Дундич нахмурился: «погоди» его не устраивало.
— Схожу в околоток, — сказал Дундич, подымаясь. — Погляжу на Сорокового.
— Сходи. От меня привет передай.
«В бою — зверь, а среди людей — самый сердечный. А я на него гневался, почему не доложил, почему без спроса. А когда докладывать? Жизнь Сорокового на волоске была…» — рассуждал Петр Яковлевич, оставшись в горнице один.
