В газетах писали о том, что Прадо беснуется в камере, а Гоген волновался, что и его друг начинает терять рассудок, пребывая в запое или лихорадочно рисуя. Цвета «Колыбельной», которую Ван Гог считал своей лучшей работой из всех когда-либо им написанных, были довольно мрачными по сравнению с яркими прозрачными подсолнухами. Сначала цвета кажутся очень плотными – красный фон, спокойно сидящая Августина в зеленом платье, – но стоит поднять глаза выше, на аляповатые обои в цветочек, как оттенки оранжевого заполняют собой пространство, смешиваясь с телесными оттенками, злые малахитовые глаза модели как будто в ужасе моргают, отражаясь в алчных тычинках цветов. Краска извивается и подрагивает, создавая ощущение тихого безумия. Гоген терпеть не мог всех этих выходок, пения, безумных декламаций. Он сообщил Ван Гогу, что собирается покинуть Арль, и тот молча протянул ему газетную вырезку еще об одном нераскрытом убийстве в столице, где говорилось, что убийце удалось скрыться.
Близилось Рождество. Гоген вышел из дому, но Ван Гог последовал за ним на небольшую площадь, где цвели олеандры, сжимая в руках раскрытое лезвие. По крайней мере, так описывал произошедшее пятнадцать лет спустя сам Гоген. Он убежал, оставив Ван Гога на площади, снял номер в гостинице, переночевал там, а когда вернулся в Желтый дом на следующий день, то обнаружил, что на полу повсюду валяются окровавленные простыни. Ван Гог отрезал себе левое ухо, аккуратно завернул его в газету и отправил в бордель в подарок для проститутки по имени Рашель.
В канун Рождества Гоген уехал и больше никогда не видел своего друга. Через два дня он стоял посреди толпы на улице Рокетт, ожидавшей, когда Прадо взойдет на гильотину. Гоген утверждал, что стоял достаточно близко к эшафоту и слышал, как преступник спросил: «Что это?» – «Корзина для твоей башки», – ответил палач. Но тут произошла поразительная вещь: палач отпустил лезвие, толпа взвыла от возбуждения, но мадам Гильотина в кои-то веки промахнулась. Лезвие попало не по шее Прадо, а по лицу. Двум обрызганным кровью констеблям пришлось снова положить его под гильотину. Месяц спустя Гоген создал вазу, покрытую тусклой кроваво-красной глазурью, в форме своей собственной отрубленной головы, оба уха были отрезаны. Весной того же года он уехал на Таити.
Целых два часа мы ехали молча. Смягчившись, я попробовала отгородиться от потока образов, цветов и крови.
– Послушай, тебе необязательно ехать с нами в Германию. Нас не будет всего два дня. Поезжай домой, к семье.
