По дороге в Сидерно, когда мы уже сели в машину, я объяснила да Сильве свою идею.
– Поэтому нам придется поехать в Эссен.
– Боже, ты когда-нибудь успокоишься? И где этот твой Эссен?
– В Германии. Известная версия «Девушки с веером» находится в Музее Фолькванг. У Ли есть паспорт?
Да Сильва стукнулся лбом о руль от отчаяния. На такие выходки способны только итальянцы, если учесть, что мы гнали по автобану со скоростью 140 километров в час.
– Ну конечно нет! Могу сделать ему временный. На год.
– Отлично! Ему надо поехать с нами и изучить картину.
– Слушай, а чем тебе не нравится… ну, не знаю, те цветы, к примеру? Ну, того психа, который себе ухо отрезал? Может, Ли что-нибудь такое нарисует?
– Ты имеешь в виду Ван Гога?
– Точно! Он же бешеных денег стоит, правда?
– Мне искренне тебя жаль, Ромеро. Давай лучше поедем молча, – не выдержала я и уставилась в окно на подножие Аспромонте, знаменитой «горы мафиози», практически на самом юге Италии. Я слышала о проводившихся там собраниях главарей «Ндрангеты», где подвергали изощренным пыткам тех членов клана, чья лояльность находилась под вопросом. Традиционно на ужин подавали баранину. Не прийти на этот ужин означало подписать себе смертный приговор, подтвердив тем самым, что тебе нельзя доверять, а если придешь, то рискуешь, что тебя задушат гароттой прямо над дымящимся бараном.
– А ты когда-нибудь был на schiticchio? На банкете?
– Это сицилийцы так говорят, у нас по-другому называется.
– У вас? То есть «вы» все-таки существуете?
– Я же тебе сказал, заткнись уже! Господи, чем я такое заслужил?!
Отвернувшись, я снова уставилась в окно. По-зимнему серые поля, испещренная рытвинами земля, насквозь пропитанная нелегальными пестицидами. Недостроенные дома, назначение которых невозможно было угадать по ветшающим бетонным скелетам. Дисконт-центры, обшарпанные развлекательные центры, унылые средневековые церкви, облезлые рекламные щиты через каждые пятьдесят метров – все сливалось в аморфное грязное месиво, взгляд привлекали лишь редкие кучи мусора, расцветающие на обочинах, словно влажные экзотические орхидеи. Италия, одним словом.
Я задумалась над предложением да Сильвы. Гоген и Ван Гог и правда были друзьями. «Подсолнухи» Ван Гога знают. Приятная, радостная и понятная картина, милый букет цветов, знакомый абсолютно всем нам по календарям, блокнотам и магнитикам на холодильник. Однако в каком-то смысле это полотно так же написано на крови, как и работы Артемизии Джентилески. Ван Гог собирался выставить «Подсолнухи» для «алтаря», который он планировал для Желтого дома в Арле, где зимой 1888 года они с Гогеном прожили девять недель. В это время в Лондоне свое место под солнцем отвоевывал Джек-потрошитель, популярность которого во французской прессе можно было сравнить разве что с отечественной версией по имени Прадо, жестоким убийцей проституток, суд над которым в Париже начался в ноябре того же года. Как и остальное население страны, в промежутках между живописью, алкоголем и посещениями близлежащего борделя Ван Гог и Гоген были заворожены преступлениями Прадо. Через девять дней после начала суда Прадо приговорили к смертной казни на гильотине. На тот момент Ван Гог работал над «Колыбельной», позировала ему все та же модель: Августина, жена почтового служащего в Арле. Художник планировал сделать девять версий картины, мать-утешительница под безмолвным покровом ночи, и повесить их между «Подсолнухами», которые своими радостными, сияющими лепестками стали бы «канделябрами», поставленными рядом с крошечными статуэтками Мадонны, которые он видел на перекрестках подернутых дымкой южных городов.
