— А это не имеет значения, существовал такой обычай, или нет. Мы здесь историей не занимаемся! — объяснил мне Киёси. — Наша цель одна, и мы достигаем ее так, как считаем нужным.
В одной из новейших рекламных кинолент девушка надевает белую мужскую рубашку, элегантные черные брюки, широкий бальный пиджак и в довершение приклеивает себе длинные рыжие усы. После этого она выходит на улицу и грациозно шагает, помахивая тростью, а прохожие оглядываются ей вслед в немом и неподдельном восторге.
— В чем смысл этой рекламы? — спросил я однажды у Киёси.
— В том, — ответил он, — что истинная красота уравнивает и мужчину, и женщину. А кроме того, этот ход мыслей близок японскому сердцу. Был ли ты в знаменитом храме, где в сумраке мерцает тысяча позолоченных статуй Будды? Когда проходишь мимо них босиком по каменному полу, то видишь фигуры и стариков, и молодых, изображения и мужчин, и женщин. Однако все они — образы вечного Будды, который не имеет ни возраста, ни пола.
И еще заметил ли ты, что девушка в мужском костюме не японка, а европейка? Это также усиливает воздействие рекламного фильма на японскую аудиторию, ибо он затрагивает сразу две чувствительные струны в душе японца: любовь к традициям и уважение к европейцам.
История рассудила так, что все новое и прогрессивное — мысли и книги, станки и товары, — привозили в Японию из Европы. Первые европейцы появились здесь не так уж давно, — позже, чем в большинстве других стран Азии. Они очень удивили всех окружающих своим высоким ростом и громкими голосами, буйной "растительностью" на лице и раскованным, свободным поведением. Почтительное удивление давно превратилось в традицию, и отзвуки его живы до сих пор. Поэтому вызывает несказанное уважение и образ европейски–респектабельного товара.
В рекламных фильмах то и дело звучит сладостная старинная музыка клавесинов и флейт, звенят рыцарские доспехи, а добродушные английские лорды попивают зеленый японский чай, выражая при этом истинное удовольствие. Безымянные молодые люди, обладающие прекрасными каштановыми бородами, — со страхом хватаются за них при виде новых бритвенных лезвий и басовитыми голосами расхваливают другие товары, — хотя и на японском языке, но с артистически подчеркнутым, бархатистым английским акцентом.
В то же время в определенной части японского общества растет яростный национализм, и все иностранное объявляется лишним и примитивным, вредным и враждебным.
— Но ведь это же противоречие! — заявил я Киёси.
