Я подхожу к Приходьке, который пытается оттереть след с флипчарта. Кто-то вместо маркера для вайтборда использовал перманентный.
– Ацетоном надо, – говорю я.
– Знаю, – бормочет Приходька.
– Спроси ацетон у Михайловны.
– Она скажет, пусть будет пятно, это не критично.
– А тебе критично?
– Да.
Я иду к шкафу, стоящему у дальней стены класса, и без спросу лезу в нижний ящик. Михайловна не разозлится, ацетон – не запрятанные учительские печеньки, брать без спросу можно. Возвращаюсь с пузырьком к Приходьке.
Он берёт пузырёк с ацетоном и капает на губку. И зависает над этим пузырьком. Губы снова шевелятся. Я готова поклясться, что он пытается рассчитать, на сколько ещё дней хватит ацетона. Примерный расход, объём нескольких капель, объём пузырька, количество классов, посещающих кабинет… Всё, Приходьки для мира нет, Приходька считает в уме.
– Отвисни, эй! – я хлопаю в ладоши прямо у него перед лицом. – Хочешь шоколадку?
– Нет, – мотает головой Приходька. Я оглядываюсь на свою парту. Там Страшный сидит и смотрит на меня своими глазами страшными. Обиженными.
– Ну и свинья ты неблагодарная, – говорю я Приходьке. – Понял? Свинья самая настоящая. Ну-ка хрюкни! А?
– Я хрюкать не хочу, а поговорить с тобой хочу, – стоически выдаёт Приходька.
– Сначала хрюкни! – повышаю голос я. – Хрюкни, потом будем разговаривать! Ты хоть знаешь, какой у меня был скандал из-за тебя? Они хотели подавать в суд! Тебе твои не рассказывали? Твои мама и папа, они к нам приходили, чуть с моими не подрались… А я им тогда пригрозила…
– Тихо, – говорит Приходька, осторожно оглядываясь на русичку и на Страшного. – Пойдём выйдем.
И вот тут-то он берёт меня за руку. Ну хоть что-то. А может быть, он просто знает, что это сработает. Что я пойду за ним.
Ну и правильно. Правильно. Пора уже рассказать, что произошло. Пусть знает, чем мне обязан.
Моя трость стучит по мрамору лестницы, но в шуме перемены никто не обращает внимания, кроме младшеклашек, которым весь мир в новинку. Мы останавливаемся на лестнице между третьим и четвёртым этажом. На четвёртом этаже только спортзал и раздевалки. Поэтому сюда редко кто заглядывает, если нет физры. Значит, нас не подслушают.
– Зачем ты это делаешь? – выдыхаю я.
– Что делаю? – у окна, на свету, глаза Приходьки совсем ледяные, прозрачные. – Я ничего не делаю.
– Вот именно, ничего не делаешь. Ничего не делаешь, чтобы всё стало как раньше.
– Оно не может стать как раньше.
– Я тебе не гожусь теперь, значит?
